Игорь Талалаевский - Три фурии времен минувших. Хроники страсти и бунта

13

Шкловский. А теперь сказка. Отшельник превратил мышь, которую он полюбил, — странная любовь, но что не сделаешь от одиночества в Берлине, — в девушку.

Эльза. Девушка отшельника не любила. Он ревновал ее. Она ему говорила: «Так вот какая твоя любовь!» Еще она говорила: «Я хочу свободы, прежде всего. И лучше уходи».

Шкловский. Отшельник позвонил ей по телефону и сказал: «Сегодня хороший день!’

Эльза. Девушка сказала: «Я еще не оделась».

Шкловский. Отшельник сказал: «Я подожду. Поедем, я буду сопровождать тебя по магазинам!»

Эльза. Покупала девушка.

Шкловский. Потом вывез ее отшельник за город, в Ванзее. Солнце еще было в небе. Он сказал: «Хочешь быть женой солнца?»

Эльза. В это время на солнце набежало облако. Девушка сказала: «Облако могущественней».

Шкловский. Отшельник был сговорчив, особенно с девушкой. Он сказал: «Хочешь, облако будет твоим мужем?»

Эльза. В этот момент ветер отогнал облако. Девушка сказала: «Ветер могущественней!»

Шкловский. Отшельник начал сердиться. Телефон испортил его нервы. Он закричал: «Я сосватаю тебе ветер!»

Эльза. Девушка обиженно отвечала: «Мне не нужен ветер, мне тепло и не дует. Я закрыта от ветра этой горой. Гора могущественней».

Шкловский. Отшельник понял, что девушки в магазинах всегда долго выбирают, и девушка думает, что она в магазине Марбах. Он ответил терепеливо, как приказчик: «Извольте гору!»

Эльза. Лицо девушки в это время просияло. Она стала совсем веселая.

Шкловский. Отшельнику даже показалось, что он счастлив.

Эльза. Она указала ему пальчиком на низ горы и сказала: «Смотри!»

Шкловский. Отшельник ничего не видел.

Эльза. «Как он красив, нак он могуществен, он сильнее горы, вот существо моего быта, как он одет!»

Шкловский. «Кто же?» — спросил отшельник.

Эльза. «Мышонок, милый отшельник!» — сказала девушка. — «Мышононок, он прогрыз гору, посмотри, он уже любит меня!»

Шкловский. «Здорово, — сказал отшельник. — Этого ты на самом деле полюбишь, ну хорошо, что ты не влюбилась хоть в человека из оперетки». И он поцеловал девушку-мышь в ее розовые уши и отпустил ее, дав ей мышиный паспорт. С этим паспортом, кстати, прописывают во всех странах.

…Сердце истыкано медными пуговицами, как куртка малыша в лифте. Оно за день тысячу раз поднимается и тысячу раз падает. Оно, как мышь, разлиновано мышеловкой. Люблю тебя, как любят солнце, как любят ветер. Как любят горы. Как любят: навек.

Эльза. Ты нарушаешь уговор.

Шкловский. Клянусь тебе, я скоро закончу мой роман!

Эльза. Ты пишешь мне по два письма в день.

Шкловский. Это потому, что люблю тебя немного больше, чем вчера. Завтра напишу три.

Эльза. Писем набралось много. Я наполнила ящик письменного стола, запрудила карманы и сумочку.

Шкловский. Мое горе приходит ко мне и сидит за одним столом. Я разговариваю с ним. А доктор говорит, что у меня нормальное кровяное давление и моя галлюцинация — только литературное явление.

Эльза. Ты говоришь, что знаешь, как сделан «Дон Кихот», но любовного письма ты сделать не можешь. И ты все злеешь и злеешь.

Шкловский. Уеду в Россию или в русскую тюрьму. Чекисты будут ко мне милосердны, они не европейцы, и не будут ругать меня, если я от ужаса смерти закричу, или буду стенать, как стенаю сейчас, раненый твоими умеющими прикасаться руками.

Эльза. А когда пишешь любовно, то захлебываешься в лирике и пускаешь пузыри.

Шкловский. Я барахтаюсь, пытаясь спастись.

Эльза. В литературе я понимаю мало, хотя ты льстец и утверждаешь, что я понимаю не хуже тебя; в письмах же о любви я знаю толк.

Шкловский. Люблю тебя немыслимо. Прямо ложись и умирай.

Эльза. Войдя в любое учреждение, я сразу знаю, что к чему и кто с кем.

Шкловский. Аля, будь моей женой. Я люблю тебя так, что не могу жить, не могу уже писать тебе писем. Я вишу на подножке твоей жизни.

Эльза. Ты пишешь о себе, а когда обо мне, то упрекаешь.

Шкловский. Я хочу иметь от тебя ребенка.

Эльза. Любовных писем не пишут для собственного удовольствия, как настоящий любовник не о себе думает в любви.

Шкловский. Я целовал твои губы, я не могу забыть их, я целовал твое сердце, я знаю его.

Эльза. Ты под разными предлогами пишешь об одном и том же.

Шкловский. Или скажи мне «никогда». Скажи «уходи». Доку си меня.

Эльза. Брось писать о том, как, как, как ты меня любишь, потому что на третьем «как» я начинаю думать о постороннем.

Шкловский. Все мои письма о том, «как» я люблю тебя.

Шкловский. В моей судьбе все было предопределено. Не могло быть иначе.

…Эта история будет из Андерсена. Это то, что могло случиться.

Жил принц. У него было две драгоценности: роза, выросшая на могиле его матери, и соловей, который пел так сладко, что можно было забыть свою собственную душу.

Он полюбил принцессу из соседнего королевства и послал ей розу и соловья.

Эльза. Розу принцесса подарила инструктору скетингринга, а соловей умер у нее на третий день: он не выдержал запаха одеколона и пудры.

Шкловский. Дальше Андерсен рассказывает все неправильно. Принц вовсе не переоделся в свинопаса. Он занял деньги, купил шелковые носки и туфли с острыми носками. Один день учился улыбаться, два — молчать и три месяца привыкал к запаху пудры. Он подарил принцессе трещотку, под которую можно было танцевать шимми, и какую-то игрушку, которая сплетничала, вероятно, книжку с посвящением.

Эльза. Принцесса действительно его целовала.

Шкловский. Ночь, в которую принцесса пришла к принцу, была действительно черная и дождливая.

Эльза. Принцесса постучалась уверенно.

Шкловский. Принц скатился по перилам: ему каждую ночь казалось, что стучат, и кататься по перилам он научился в совершенстве. Он открыл дверь и сразу узнал зонтик. Он поклонился ниже своих ног и сказал: «Войдите, принцесса, в свой дом».

Эльза. Она вошла. Был дождь. Она так устала, что шла по лестнице, не закрыв даже свой зонтик.