Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Сент-Экзюпери верил в то, что, поскольку Природа является «источником всего» и, по существу, предваряет логические и грамматические построения, человек уже во время своей жизни встречает противоречия, которые в конечном счете есть не что иное, как продукты его собственного мозга, или, что более определенно, его логики и его языка, используемых в обыденной речи. Эта книга – не место для дискуссии по этому слишком запутанному и сложному вопросу. Но если желание примирить антиномию (кажущуюся противоречием) может считаться константой человеческих размышлений от Гераклита до Гегеля и далее, так что ничто не могло бы быть более неотъемлемо философским, чем отчаянная попытка Сент-Экзюпери соединить две взаимоисключающие доктрины в единое целое двух противоположностей на более высоком уровне познания. Об этом явно забыл Жан Ко, когда написал в специальном выпуске «Икара» (журнала французских пилотов), посвященном Сент-Эксу, следующее: «Кроме того, я правильно понял (без особого труда) суть его трюкачества: Сент-Экзюпери желает быть воином (человеком войны), аристократом, ницшеанцем и много кем еще в том же жанре, и в то же самое время он не стремится, я знаю это твердо, ни к какому мистическому братству или общине достигших зрелости «мужчин». Но нельзя же соединить задекларированное барство, ницшеанскую этику (а в конце концов, почему нет?) и преклонение перед человеком. Что раздражает меня, что режет ухо фальшью, так это смесь двух мировоззрений. Это желание быть лордом, который чувствует себя братом всем и всему только потому, что обнаруживает, как он делит с ними самый неопределенный из общих знаменателей, а именно – он также родился мужчиной».

Безусловная исключительность в размышлениях Ко (нужно относиться к тем или этим, нужно поступать так или иначе) является характерным проявлением того, к чему Сент-Экс особенно испытывал отвращение: присущий французским мыслителям исключительно логический подход. Преданный тому интеллектуальному стилю, выработанному Жан-Полем Сартром (у которого Ко некоторое время служил секретарем), Ко в той статье обвинял Сент-Экзюпери в надувательстве. И это, увы, типично для всей породы субсартрианцев, которые, желая превзойти своего идола, обращаются к старому методу, впервые открытому еще Диогеном, прообразом циника, и который можно резюмировать в девизе: «Если есть сомнение, обратитесь к оскорблению».

Другой хороший пример этого метода – раздел, посвященный Сент-Экзюпери в книге Жан-Франсуа Ревеля, обычно выступавшего против Сартра и его последователей, «Конец оппозиции во Франции», написанной им в 1965 году. По мысли автора (к его тезису я лично не стал бы придираться), французы являются политически незрелыми людьми, и признаком этой незрелости является их ребяческая склонность к внешним эффектам, щегольству, рисовке и почитанию, перерастающему в культ, военных трофеев, полковых оркестров и военного лидерства. Ни Петена, ни Де Голля, таким образом, совсем нельзя считать случайностью. Не довольствуясь этим, Ревель продолжает:

«Чтобы измерить влияние этого на французскую культуру, надо только открыть глаза на книги, пользующиеся успехом, уровень продаж которых далеко оставил рамки мира литературно образованной публики и даже читающей части буржуазии, и прямо или косвенно охватил все население. Самым крупным таким успехом за прошедшие тридцать лет пользовался Сент-Экзюпери, этот ненормальный человек, заменивший человеческий мозг двигателем самолета. Все его приводимые в движение пропеллером банальности ведут к возвеличиванию руководителя или «шефа» (слово, которое во французском языке должно ограничиваться кухней (шеф-повар)) и «команды», ведомой в правильном направлении и отлично управляемой твердой рукой. Сент-Экзюпери, наводнивший темы бакалаврских экзаменов и полки книжных магазинов, роскошные фолианты и книги в мягкой обложке, журналы и еженедельники (требуется редкое мастерство, чтобы подготовить специальные выпуски, неутомимо разрабатывая такую скудную сырьевую жилу), Сент-Экзюпери превратился в больше чем писателя, он – святой, он – пророк. Чтобы понять Францию, нужно понять, что влиятельный автор здесь – не Жид, не Бретон, нет, это – Сент-Экс, показавший французам, как глупое многословие может стать глубокой философской правдой, если можно оторвать его от Земли и поднять на высоту семи тысяч футов. Этот кретинизм кабины самолета приобретает некую мудрость, и мудрость эту наша молодежь впитывает с неистовой алчностью…» И т. д. в том же духе.

Весьма удивительное заявление из уст отнюдь не глупого человека. Все сказанное Ревелем о необычайной популярности Сент-Экзюпери в процитированном выше отрывке – истинная правда, но в своем рвении высмеять «культ личности», побуждавший его соотечественников восхищаться Петеном и Де Голлем, Ревель выплеснул младенца вместе с водой. Для любого из нас, разве кроме левобережного интеллектуала, нет никаких сомнений, что успех любого предприятия, от самого скромного до самого значительного, будь то гараж, фабрика, ресторан, журнал (тут уж, по крайней мере, Ревель имел некоторый личный опыт), издательство, симфонический оркестр, музей, железная дорога, пароходство или, в конечном счете, страна, зависит от персональных качеств личности, стоящей у руля, как бы он ни назывался – «боссом», «шефом», «председателем», «дирижером», «премьер-министром» или «президентом». Нет ничего легче, но и в то же время мельче, чем порочить само понятие лидерства во имя некоторого не вполне четкого общего критерия, который в действительности не имеет никакой реальной субстанции, но который позволяет обличителю изображать из себя «подлинного демократа».

Если Сент-Экзюпери был так обеспокоен проблемой лидерства, то только потому, что потребность в появлении личности, пользующейся авторитетом, во всех сферах, как материальной, так и духовной, существенно не изменилась со времен существования Древней Греции. Можно сожалеть об этом факте во имя некоего абстрактного «демократического» принципа, но когда право на инакомыслие признано абсолютным, оно в конечном счете само по себе перестает быть конструктивным (здоровая критика всегда конструктивна) и превращается в отрицательный фактор разрушения. Возможно, прав Достоевский, предположивший в «Легенде о Великом инквизиторе», что большинство людей не могут смотреть правде в глаза и вынуждены питаться мифами. Но одно не оставляет сомнений – как только авторитеты подвергаются сомнению, что все более и более имеет место сегодня, все в жизни человека неизбежно становится неустойчивым и опасным. Авторитет родителей оспаривается детьми, точно так же как авторитет преподавателей оспаривается на школьном или университетском уровне. Само понятие «авторитет» делается настолько спорным и выхолощенным, что родители, уступая современному легкомысленному поветрию, впитав его как губка, перекладывают проблемы образования (являющиеся прежде всего проблемами семьи) на несчастных школьных учителей, которым все труднее и труднее выполнять свои обязанности в обстановке почти не прекращающегося бунтарского протеста. Чувство личной ответственности, которое Сент-Экзюпери расценивал как фундаментальное в любом, кто претендует на звание «человека», постепенно уступает чувству коллективной вины, поскольку родители стремятся искупить свою вину, состоящую лишь в том, что они и есть родители, преподаватели просят прощения за необходимость учить, а религиозные и прочие лидеры молят о снисхождении паству, раз им приходится брать на себя руководство.