Евгений Анисимов - Генерал Багратион. Жизнь и война

Конечно, Багратиона можно назвать трудным больным. Он никогда не был серьезно ранен в сражениях и, кажется, особенно не болел. Поэтому он не вполне ясно понимал грозящую ему опасность. Он не считал рану серьезной и был убежден, что дело врачей с помощью порошков, снадобий и примочек поставить его на ноги. Когда его показали Гильдебранту, то Багратион обратился к нему с суждением, которое, возможно, хорошо в военном деле, но не в медицинском: «Я не сомневаюсь в искусстве моих господ докторов, но мне желательно, чтобы вы все совокупно меня пользовали. Я желаю в теперешнем состоянии лучше положиться на трех искусных врачей, нежели на двух таковых»21. Кажется, что он был еще в пылу схватки, сражение под Бородиным и оставление Москвы представлялись ему важнее всего на свете, и он с многочисленными своими посетителями горячо обсуждал их. Когда раненого привезли в Троице-Сергиеву лавру, он непременно хотел ехать дальше. Говоров предлагал ему отсрочить поездку. На это Багратион отвечал: «То-то, что никак нельзя отсрочить! Я должен, если бы то можно было, лететь. Минутное промедление отдаляет от меня спокойствие». Он и его окружение опасались попасть в плен. И только когда его старший адъютант Брежинский распорядился послать партии казаков по окрестным дорогам, Багратион успокоился. Самостоятельный по характеру, авторитарный, волевой и к тому же горячий, Багратион не имел перед собой врача, который внушил бы ему доверие. Возможно, что если бы его лечил Виллие, он вел бы себя иначе. Недаром он так обрадовался, когда на поле боя к нему приехал личный врач государя. Доктор такого уровня соответствовал его амбициям, он мог убедить генерала лечь на необходимейшую в тех условиях операцию. Но возле него были врачи иного калибра, которые могли только ему советовать, да и то побаиваясь при этом его гнева. Когда 4 сентября, посовещавшись, врачи решили «доложить князю» о необходимости операции по отнятию голени, они поручили эту «тягостную и неприятную комиссию» Говорову — низшему среди них по должности и авторитету, но чем-то симпатичному Багратиону.

Дело в том, что к 4 сентября, как писал Говоров, было обнаружено: «Берцовая кость на самой средине показывалась косвенно поврежденною». Неясно, что имеет в виду автор. По-видимому, стала заметна какая-то деформация ноги из-за смещения поврежденной кости. Жаль, что врачи, окружавшие Багратиона, не были знакомы с тогда уже изобретенными методами фиксации поврежденного члена в лубке или гипсе. Если последнее средство было еще неопробованной новинкой, то лубок как средство шинирования был известен в России давно. Но врачи все-таки встревожились, увидав описанные выше симптомы. Возможно, что именно тогда они пришли к выводу о происшедшем переломе берцовой кости и поняли необходимость операции.

Говоров зашел к Багратиону, и между ними состоялся разговор, который можно назвать разговором господина с цирюльником (врач даже в те времена все равно рассматривался как дипломированный цирюльник). Говоров сразу, без необходимой подготовки, без пояснений состояния раны, сказал, что «до сих пор все употребленные нами способы лечения мало приносили пользы вашей светлости, и потому мы, в общем нашем суждении о вашей болезни, положили предпринять такое средство, которое бы в самое короткое время могло уничтожить ваши страдания». На это Багратион отвечал: «Как бы я рад такому средству». Говоров: «Мы решились сделать вам операцию». Багратион («с недовольным лицом, с выразительным взором, с трогательным голосом»): «Операция? Я уже очень хорошо знаю это средство, к которому вы обыкновенно прибегаете, когда не умеете одолеть болезнь лекарствами. Теперь ли помышлять об операции, после которой потребуется долговременное со стороны вашей старание, чтобы привести меня в состояние быть полезным угнетаемому отечеству!» «Сей ответ произнесен был с видимыми знаками душевного негодования и прискорбия, — пишет Говоров. — Таким образом, я, будучи орудием общего консилиума, навлек на себя первоначально весь гнев князя… Я, однако же, не потерял духу и предложил князю принять несколько любимых им капель ефирной настойки мауна с гофмановым анодином для успокоения его растревоженных чувств». Капли, содержавшие в себе наркотические препараты, оказали свое действие, и, успокоившись, Багратион сказал: «Вот такими-то лекарствами я скорее поставлен буду на ноги, нежели вашею операциею». — «Многие лекарства, ваше сиятельство, приносят пользу, облегчая припадки болезни только на время, — отвечал Говоров, — но они недействительны к совершенному уврачеванию болезни». В ответ Багратион произнес: «Я надеюсь, что ваша медицина не так бедна лекарствами для моей болезни, и твердо в том уверен, что можно мне обойтись без операции».

Мы видим полную неспособность врача объяснить больному всю опасность отказа от операции. Говоров не сделал главного — не сумел убедить Багратиона, что его болезнь не лечится быстро и что с помощью пилюль и капель невозможно извлечь кусок чугуна и обломки костей, которые вызывают гангрену, и что те кучи отрезанных рук и ног, которые полководец многократно после сражений видел возле госпиталей, — жестокий, но зачастую единственный способ спасения человеческих жизней, а его столь нужная угнетаемому отечеству жизнь как раз и находится под страшной угрозой. Врачи того времени могли уже много рассказать о гангрене и следствиях воспалительных процессов при болезнях и ранениях. Говоров должен был знать исследования И. Ф. Буша, описавшего все известные тогда формы и виды гангрен. Но Говоров ничего этого не сделал.

Вернувшись от больного, он рассказал коллегам о неутешительных результатах аудиенции, и те порешили: «Соглашение на операцию есть дело невозможное, и… надобно действовать на его болезнь заблаговременно всеми нужными врачебными пособиями для отвращения пагубных последствий обнаружившейся горячки со всеми припадками, показывающими гнилое растворение соков». Иначе говоря, доктора решили умыть руки, дабы «не навлечь на себя неудовольствия». Правда, 5 сентября Говоров предпринял новую попытку убедить Багратиона позволить «по крайней мере сделать расширение раны для удобного истечения гноя, для обнаружения в оном как черепка ядра, так и поврежденной кости, для изъятия из полости раны скрывавшихся, может быть, некоторых инородных тел». Но ответ Багратиона состоял «в прекословии на самое минутное терпение от маловажной операции… до приезда в село Симу, принадлежащее князю Б. А. Голицыну, в котором он располагался отдохнуть несколько дней»22. Кажется, что смертельно раненный Багратион непроизвольно стремился домой, а Сима заменяла ему дом, которого у него не было. Здесь его радушно принимали раньше, сюда он уехал после увольнения из Молдавской армии в 1810 году, здесь он бывал и в 1811 году. Владелец имения князь Борис Андреевич Голицын, сам не отличавшийся особыми заслугами, личность вполне бесцветная, чем-то был приятен Багратиону…