Александр Никонов - Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

Что ж, на этот раз в очереди меня не узнали. Мы сдали кровь, результат должен был быть известен через три дня. Я не знал, куда девать себя эти три дня. Продумав все варианты, я пришел к выводу, что если анализ будет положительным, я, прежде всего, убиваю Тамару, чтобы не мучилась и не подвергалась позору. Затем убиваю двух других Тамар, из тех же альтруистических побуждений. Пока не поймали, еду в Киев и убиваю Иру с ее мужем. После этого, естественно, убиваю себя.

Когда я уже должен был звонить в лабораторию, и весь трясся от страха, Тамара спокойно доедала свой обед. Меня взбесило это спокойствие, и я сообщил Тамаре о моих планах в случае положительного анализа. Она очень возмутилась, и сказала, что это — самоуправство и самодурство, но обед, все-таки, спешно доела.

Я дозвонился до лаборатории и сообщил номера анализов. Жующий голос лаборанта попросил подождать и замолк. Молчание продолжалось минуту, другую, третью… Я понял — анализ положительный, и лаборант сейчас срочно направляет к нам на дом санитаров, чтобы те силой забрали нас в больницу…

Наконец голос ответил, безразличным тоном сообщив, что анализы отрицательные. Я выдохнул, наверное, кубометра два воздуха, и с ним мое беспокойство. Срочно побежал в ближайшую церковь (Покрова Богородицы, что на Лыщиковой Горе), и страстно молился — благодарил Спасителя.

У Тамары отпуск был в августе, и мы решили поехать в Сухуми, благо у меня там родилась внучка Маргарита — надо было взглянуть на нее. А в июле Тамара отпустила меня в Киев к Юре, потренироваться в спортгородке в Гидропарке.

Встречаться с Ирой стало трудно — она жила с мужем, снимали квартиру. Он временно прописался в Киеве и подрабатывал там, как мог. Но жили они, по словам Иры, плохо. Юра, видя, что я поселился у него один, не стал никуда уходить, и мы жили вдвоем. Вот и встречались мы с Ирой днем у Юры на квартире, пока он был на работе. А в выходные дни и этого нельзя было сделать.

Как-то мы пошли с Ирой в Гидропарк. Я решил искупаться, но Ира удержала меня от этого — дескать, вода в Днепре радиоактивная. На людях мы решили особенно не появляться, взяли выпивку — закуску и сели в кустах. Я с досады перепил, а тут еще пошел дождь. Ира побежала спасаться от радиоактивных, как она говорила, осадков под мост, а я остался лежать на пляже, на топчане. Она тащила, тащила меня под мост, но я заупрямился, и так пролежал под дождем.

А завтра мы встретились в Пуще-Водице, зашли в чащобу и занялись тем, чем положено заниматься в чащобах. Было жарко, я весь вспотел, а потом тут же искупался в пруду. Вечером у меня поднялась температура, а на утро я попытался излечиться в терме (сауне с температурой до 140 градусов), что была при бывшем заводе «Большевик». Но мне стало в бане плохо, я даже там упал, разбившись до крови. Вот так скомкано и в неудобствах мы провели с Ирой дней двадцать, а потом я уехал обратно в Москву. У меня постоянно держалась невысокая температура, и я начал кашлять.

В Сухуми я уже заболел серьезно, с температурой, и вызванный врач констатировал бронхит. Так и провалялся дома целый август. В Москву вернулся весь больной. На работе меня перестали узнавать, кроме того, что у меня уже не было бороды и волос, я похудел на 12 килограммов. В паху, подмышками и на шее опухли лимфатические узлы и был постоянный кашель. Спать я перестал и исчез аппетит.

Сейчас я подозреваю, что получил-таки свою долю облучения, когда лежал в Гидропарке под дождем и купался в Пуще-Водице. Но симптомы легкой лучевой болезни и СПИДа так похожи, что я перестал сомневаться и окончательно поверил, что инфицирован. У меня развился психоз — характерные подозрительность и мнительность. В медицине он получил название «спидофобии», оказывается, такое случается с мнительными людьми частенько.

Мы с Тамарой постоянно ходили сдавать кровь, но я не верил отрицательным результатам. Я стал мрачным, раздражительным, все свободное время лежал, отвернувшись к стене. Но была в этом и польза — я начал моржеваться зимой и регулярно тренироваться, поднимая штангу в зале. Перестал ездить в Киев и встречаться с Ирой, а в Москве прекратил ходить к моим Тамарам — Ивановне и Витольдовне. Имидж мой изменился неузнаваемо — из веселого, бесшабашного бородача, гуляки и повесы, я превратился в мрачного, нелюдимого трезвенника, борца за собственное здоровье и нравственность. Меня перестали узнавать даже в нашей телепередаче — чужой бритый «лысый» мрачный мужик, никак не коррелировал со знакомым веселым и агрессивным профессором.

Вот таким я и встретил свое пятидесятилетие. Одно было хорошо, что тогда все мои ученики были при мне, и я свой день рождения отметил в их окружении. Чувствуя, что моя мисс Витольдовна нравится Саше (он был просто поражен ее красотой, когда мы случайно встретились с ней), я умело познакомил их, и они с первой же встречи сошлись. Я выпил, заснул в одной из комнат ее квартиры, а они остались наедине в другой. Счастливы они были года два-три, искренне любили друг друга. Это, несмотря на то, что Витольдовна была на десять лет старше Саши. Злыдня Витольдовна даже заявила мне, что со мной она только «развратничала», а по Саше — «тащится». Неплохой лексикончик для переводчицы с английского! Я даже на время поссорился с ней за такие разговоры.

Я сказал, что начал моржеваться с холодных ванн. Препротивное дело, доложу я вам — ни пошевелиться толком, ни согреться в движении. То ли дело плаванье в свободной воде, пусть даже и в холодной.

Осенью 1987 года, что-то в ноябре, мы с Тамарой пошли на пруд в парк «Кузьминки», взяв с собой термометр. Я поболтал им в воде и установил, что температура воды — шесть градусов. «Вполне приличная температура!» — как сказал бы главврач курской Облбольницы. В пруду уже успели при нас выкупаться несколько человек.

— Что я — лысый, что ли! — почему-то подумал я, и, хотя и был «лысым» — стриженным «под нуль», раздевшись, полез в воду. Никаких неприятных ощущений, столь характерных для холодной ванны. Поплавал с минуту, потом растерся полотенцем, и тут же почувствовал, как разлившаяся по телу теплота, усугубленная водкой с салом, взбодрила меня и подняла настроение.

Тамара, несмотря на мои уговоры, на сей раз в воду не полезла. Но мы стали регулярно, почти каждый день, по утрам ездить в Кузьминки, где я купался. Уже в декабре, когда тоненький, гладкий и очень острый лед затянул поверхность пруда, мы с Тамарой рано утром уже возвращались с моего моржевания. Я назвал это купанье таким термином потому, что на поверхности воды уже был лед. Во время замерзания воды и во время таяния льда весной, температура воды минимальна, и на пресных водоемах приближается к нулю. Когда лед уже достаточно толстый, температура воды под ним уже около четырех градусов. Правда, отличить ноль от четырех градусов при моржевании невозможно — обжигает и эта, и та вода. Состояние у меня было бодрое и благостное, негреющее солнце стояло низко на восточной стороне горизонта.