Светлана Пожарская - Франсиско Франко и его время

Как вспоминал позднее Франко, «фюрер не был удовлетворен встречей, что было естественно». Еще бы: ведь это было его первое крупное дипломатическое поражение[136].

И на этой встрече, как заметила Дж. Ашфорд Хаджес, автор книги «Психологический портрет диктатора», проявился «глубокий нарциссизм этих людей, до этого никогда не встречавшихся лицом к лицу. Оба верили, что, как минимум, были избраны Богом для выполнения своей миссии на земле и были, по крайней мере, реинкарнацией самого Мессии. Гитлер идентифицировался с Третьим Рейхом, в то время как Франко — с «Родиной»»[137].

Но в этот раз, когда Франко говорил о том, что не вся Испания на стороне «оси» и напомнил о восстании против Наполеона, в понятие «Родина» он чуть ли не впервые включил и «вторую» столь нелюбимую им Испанию, или «Анти-Испанию», как он предпочитал ее называть. Но это было скорее исключение. Перед угрозой германского нашествия, одержимый желанием во что бы то ни стало сохранить свою власть, он готов был иногда поступиться и своими пристрастиями». Позднее У. Черчилль заметил: «Они (испанцы. — С. Я.) не хотели, чтобы иностранные армии ступали по их земле. Хотя по своей идеологии эти мрачные люди были нацистами и фашистами, они предпочитали обходиться без иностранцев. Франко полностью разделял эти чувства и умело их направлял»[138].

Рузвельту вскоре стало известно об Эндайской встрече прежде всего от своего агента Р. Мэрфи, срочно вызванного с юга Франции в Вашингтон. Отвечая на вопрос, какова же позиция Испании в настоящем и предсказуемом будущем, Мэрфи пересказал Рузвельту слова Ф. Лекерики, посла Испании при правительстве Виши: «Если бы немцы проявили настойчивость, мы не могли бы им противостоять. У нас не имелось ничего, что могло бы противостоять 10 немецким дивизиям, но мы удержали их дипломатией»[139].

Впоследствии американская дипломатия высоко оценила позицию, занятую Испанией в Эндае. В январе 1945 г. посол США в Испании К. Хейс, покидая Мадрид в связи с завершением своей дипломатической миссии, в беседе с директором политического департамента МИД Испании X. Доуссинаге сделал признание, что «если бы он был испанским политиком в 1940, 1941 и 1942 гг., то он проводил бы в основном германофильскую политику, т. к. это было единственным способом избежать германского нашествия». Что касается Германии, то, по мнению К. Хейса, она «совершила три грубых ошибки, которые помешали ей выиграть войну.

1. Не состоялось вторжение в Испанию в июне 1940 г., дабы запереть Гибралтар.

2. Не была доведена до конца кампания на Севере Африки, что не позволило соединить там все ее войска, чтобы запереть Суэц.

3. Ее [Германии] нападение на Россию»[140].

Но это была не единственная помощь, оказанная союзникам, как полагали в Мадриде.

Однако встреча в Эндае имела и другие последствия. В августе 1949 г. немецкий еженедельник «Frankfurter Illustrierte» опубликовал статью «Когда Гитлер решил напасть на Россию?». В статье говорилось: после того, как Франко отбыл, Гитлер, выходя из салон-вагона, сказал Кейтелю: «В прусской армии этот Франко не поднялся бы выше унтер-офицера». В связи с этим автор статьи заметил: «Фюрер забыл, что он сам в прусской армии не поднялся до чина унтер-офицера, оставаясь ефрейтором». Далее автор статьи ссылается на доклад полковника Ф. Фалькенштейна, входившего в руководство O.K.W.: «Переговоры между фюрером и Франко по вине последнего ограничились соглашением о сотрудничестве в области экономики». Эта фраза, по мнению автора статьи, поставила точку в грандиозном плане «Изабелла и Феликс» как основополагающего в войне против Империи: «Его сменил «План Барбаросса» — план нападения на Россию…

Той же ночью по пути во Флоренцию Гитлер окончательно решился на войну против Сталина». Автор статьи ссылается на исследование Петера де Мендельсона, посвященное анализу документов германского генштаба: «В этот день, 30 октября 1940 г., в документах впервые появился термин «Ostfall» («Бросок на Восток»)». Эта дата не расходится с показаниями Геринга на Нюрнбергском процессе, хотя место принятия решения указывалось иное — Берхтесгаден. И вывод автора: «Завершающий удар по Англии откладывался до грядущего сокрушения СССР»[141]. Чего, как известно, не произошло.

На исходе войны Гитлер в кругу своих единомышленников не раз поговаривал о том, что каковы бы ни были качества испанского солдата, Испания, учитывая ее нищету и неподготовленность, оказалась бы скорее тяжким бременем, чем приобретением; документы свидетельствуют, что он неоднократно пытался в 1941–1942 гг. побудить Франко вступить в войну[142].

Уже после окончания Второй мировой войны консервативная «Stockholms Tidningen» за 21 и 27 октября 1945 г. опубликовала три письма Гитлера Муссолини: он не утратил надежду и после встречи с Франко добиться своей цели.

20 ноября 1940 г. он настаивал: «Испания должна быть немедленно вовлечена в конфликт… для того, чтобы «запереть Средиземное море»». Эту тему он продолжил и в письме от 22 ноября: «Срочная необходимость, чтобы испанское правительство и каудильо как главнокомандующий приняли решение о вступлении в войну». В письме от 31 декабря 1940 г. — та же тема. Испания его беспокоила. «Франко изменился и отвергает сотрудничество со странами «оси». Я боюсь, что Франко совершает величайшую ошибку в своей жизни. Рассматриваю как сумасшедшую саму идею получать сырье от демократий как своего рода вознаграждение за то, чтобы остаться в стороне от конфликта». Гитлер выразил сожаление таким решением Франко, т. к. «отданы все распоряжения о пересечении границы 10 января и атаки на Гибралтар в начале февраля». «Очень огорчен этим решением Франко, т. к. не соответствует той помощи, которую мы — Вы, Дуче, и я, предоставили ему, когда он оказался в трудной ситуации»[143]. Об этом свидетельствуют и другие документы.

В письме от 6 февраля 1941 г. Гитлер убеждал Франко, что вступление Испании в эту войну было задумано вовсе не исключительно в интересах Германии и Италии и что «в том случае, если Германия и Италия потерпят поражение, тогда всякое будущее для сегодняшней национальной и независимой Испании окажется невозможным»[144].

Накануне встречи в Бордигере 12 февраля 1941 г., когда Франко единственный раз в жизни был в Италии, Муссолини получил послание Гитлера, где тот просил вернуть «испанского блудного сына». Но Франко не поддавался на уговоры. По словам Франко, «они говорили совершенно дружески обо всем». Он убеждал Муссолини, что «Испания, как и прежде, хочет сотрудничать со странами «оси» и внести свой вклад в дело окончательной победы. Однако Испания испытывает самый настоящий голод и в военном отношении совершенно не подготовлена».