Моисей Вассергольц - Расскажи мне…

Часов в 9-10 вечера, когда стемнело, ко мне подошел один парень и сказал, чтобы завтра я отдал ему макинтош, сапоги и костюм, в котором привезли меня в ИТК, а иначе мне будет плохо.

Он не знал одного, что мне было уже так плохо, что хуже не бывает: я не мог себе представить, что смогу «прожить» в тех условиях более 10 лет.

В руках у меня был молоток, которым я клепал, поэтому я и ответил ему, что, если он сейчас же не уберется, проломлю ему голову, а там пусть будет, что будет. Как ни странно, но это подействовало, хотя сказано это было скорее от отчаяния.

Чувствовал я себя в то время, как говорят, хуже не бывает.

Уже год и восемь месяцев я находился в заключении, и какое это было время, и как оно пережито знал только я сам и удивлялся только одному – почему я в здравом уме.

Все началось 25 сентября 1962 года.

Рано утром Поля (жена) ушла на работу, а я с детьми – Идочкой и Витенькой хотел позавтракать и, проводив их в школу, идти на работу.

Я был в туалете, когда раздался звонок в дверь, и подумал, что вернулась Поля. Но, выйдя из туалета, увидел, что это посторонние люди.

Меня сразу схватили и, проведя на кухню, обыскали, предъявив ордер на обыск.

Один из них с сыном пошел за женой (она работала напротив дома), а мне предложили одеться.

Как только Поля зашла в комнату, меня вывели во двор и посадили в стоявшую там черную «волгу» на заднее сидение между двумя мужчинами.

Машина поехала к Савеловскому вокзалу, к магазину, в котором я работал.

Подъехав к магазину, мы зашли в него, т. е. я и трое приехавших со мной, шофер остался в машине.

Там меня еще раз обыскали и, забрав ключи и пломбир, посадили обратно в машину.

Развернувшись, машина поехала к центру. Через улицы Сретенку и Дзержинскую машина, со стороны последней, подъехала к подъезду дома, выходящему фасадом на площадь Дзержинского.

Меня ввели в подъезд и на первом этаже поместили в бокс.

Бокс – это шкаф высотой метра два и шириной 0,5 метра. Глубина этого шкафа, так же как и ширина, – сантиметров 50; напротив двери приделана доска для сиденья, а наверху двери – отверстия для воздуха. Несмотря на то, что в боксе есть для сидения доска, сидеть там можно только условно. Если всей спиной прижаться к задней стенке, а ноги развести в стороны и ступни поставить параллельно двери, то упершись коленями в дверь, можно присесть.

Сейчас часто говорят о стрессе, тогда я этого слова не знал. Но, видимо, я был именно в стрессовом состоянии, поэтому, несмотря на то, что прошло столько лет, все запомнил.

К «счастью» меня не долго держали в боксе и вскоре провели из него на третий этаж в большой кабинет.

В кабинете усадили меня за маленький столик, стоявший в углу, а за большим письменным столом, который стоял напротив, сидел человек в штатском.

Часы у меня забрали, и я не мог следить за временем, но, все-таки, было еще утро.

В карманах у меня, кроме носового платка, оставили две пачки папирос, две пачки сигарет и спички. Мне разрешили курить, поставив на столик пепельницу.

Прошло много времени, за окном стало темнеть.

За это время много раз за письменным столом менялись люди, и сколько их сменилось, я не помню, но ни один не разговаривал со мной.

Они делали так: заходил один, молча подходил к столу, сидевший вставал и уходил, а вновь пришедший занимал его место. Если таким способом они хотели меня расслабить, то добились противоположного.

Когда за окном совсем стемнело, я обратился к очередному сидевшему за письменным столом с просьбой отправить меня в тюрьму, если я арестован.

Тогда он со мной заговорил, и стал уговаривать рассказать ему всю правду о моих преступлениях, но, получив от меня ответ, что я очень устал, нажал у стола кнопку и вызвал конвой. Перед тем, как меня увели, он дал мне подписать ордер на мой арест.

Не зная здания, очень тяжело ориентироваться, но, как я думаю, проведя меня по многим коридорам, подняли на четвертый этаж и завели в темную комнату без окон. Там мне велели раздеться и провели в душ. Когда я вернулся, зашел врач и спросил, на что я жалуюсь, нет ли у меня каких-то болезней. Получив ответ, что я вполне здоров, врач ушел. Надзиратель (теперь он называется контролер) дал мне трусы, майку, носки, башмаки и то, что у меня оставалось от папирос и сигарет, а взамен моей верхней одежды – хлопчатобумажные брюки и курточку. Когда я оделся, он провел меня на этом же этаже в другую дверь, ведущую во внутреннюю тюрьму.

Внутренняя тюрьма представляла собой прямоугольное помещение в два этажа. Передняя стена, через которую мы вошли, была глухая, а в остальных трех виднелись двери, ведущие в камеры.

На уровне второго этажа вдоль всех стен шел узкий балкон с перилами, затянутыми до потолка металлическими сетками, а напротив входа лестница, ведущая вниз – на первый этаж.

Посередине стоял стол, за которым сидел военный.

Камеры, расположенные в виде буквы «П», начинались с правой стороны и с номера 75.

Я потом узнал, что нижнее помещение тюрьмы переделано в архив.

Итак, введя, меня поместили в камеру № 76, находящуюся с правой стороны.

Камера была прямоугольной формы, шириной чуть более одного метра и длиной около трех.

Напротив двери, у самого потолка, было маленькое окно, в которое вместо стекла были вставлены стеклоблоки, а снизу, с наружной стороны, приделан металлический ящик. Так что, наружный свет проникал в камеру через узкую полоску сверху, и ничего увидеть изнутри было невозможно.

С правой стороны стояла металлическая кровать, застеленная тюфяком, байковым одеялом и маленькой подушкой.

С той же стороны, между стеной и кроватью, стоял оцинкованный бачок (параша).

С другой стороны, при входе, в стену было вделано два крючка от вешалки, а между кроватью и стенкой стоял столик и табуретка, все окрашенное в серый цвет.

Кровать и столик были прикреплены к полу.

От столика до двери было три маленьких шага, а на двери прикреплены правила поведения заключенного.

В двери имелось маленькое четырехугольное отверстие (кормушка), закрытое дверкой, а посередине глазок.

Вот в эту камеру меня и ввели. И пробыл я там, в этой одиночной камере, в нарушение всех правил, три с половиной месяца.

Как только дверь камеры закрылась за мной, я почувствовал холод, я весь дрожал.

После принятого душа, в казенной одежде с мокрой головой, за весь день не имея крошки во рту, после перенесенного потрясения я «бегал» от столика к двери и обратно, чтобы согреться.

К «счастью» мне вскоре принесли в миске винегрет, кусочек селедки, черный хлеб и чай без сахара. Поев и попив, я немного согрелся и стал читать правила, приклеенные на дверях.

Я успел их прочесть раза два, когда открылась дверь, и надзиратель предложил мне книгу «Георгий Саакадзе», сказав, что завтра придет библиотекарь и выдаст мне книги по выбору.

Я не могу передать, как обрадовала меня книга, она помогла мне ни о чем не думать и собраться с мыслями.

Сев за столик, я начал читать, но тотчас открылась дверь, и меня предупредили, чтобы я сидел так, чтобы мое лицо было видно через глазок в двери, а ложиться в кровать до команды «отбой» не разрешалось.

Была такая тишина, что она оглушала.

Зажав руками уши и сев как мне велели – спиной к стене, а профилем к двери, я начал читать.

Немного почитав и замерзнув, я вставал, делал бег на месте, выкуривал папиросу и снова садился читать.

Наконец объявили отбой, и, раздевшись, я лег в холодную кровать.

Чтобы согреться, я натянул одеяло на голову, да и мешала горящая под потолком лампочка.

Но опять вошел надзиратель и приказал лежать так, чтобы голова была открыта и видима через глазок. Я лег так, как он велел.

Усталость взяла свое, но, когда немного согревшись, я стал засыпать, из соседней камеры послышались страшные крики. Я вскочил, а из соседней камеры неслись вопли с просьбами не бить и не мучить. И все это после ужасающей тишины.

Через некоторое время ко мне зашел надзиратель и велел ложиться спать, сказав, что мой сосед сошел с ума и сейчас у него врач. Действительно, вскоре вопли прекратились, и я уснул.

После этого много дней и ночей я провел в тюрьме, но первая ночь запомнилась ярче всех.

Я быстро привык к распорядку дня: подъем, оправка и мытье, завтрак, обед, ужин, отбой. В течение дня – часовая прогулка на крыше и вызовы на допрос. Один раз в неделю обмен книг и два раза ларек на деньги, переданные из дома, в сумме десяти рублей в месяц. Вечная тишина, когда не видишь никого, кроме конвоиров и следователя. Но все по порядку.

Первые три дня (на второй день мне отдали мою одежду) меня водили на снятие отпечатков пальцев, фотографировали в разных ракурсах, утром и вечером водили в туалет, а днем на прогулку.

Прежде чем вывести на прогулку, предупреждали, чтобы я оделся. Потом два надзирателя (один спереди, а другой сзади) выводили меня с руками, заложенными за спину, в коридор и на лифте поднимали на крышу. Выйдя из лифта, мы попадали в небольшой коридор, по бокам которого были двери в прогулочные «дворики», в один из которых меня и выпускали, закрыв за мною дверь.