Поль Пуаре - Одевая эпоху

С началом Второй мировой войны Поль Пуаре перебирается в Париж, где записывается на биржу труда. В анкете безработного, в графе о предыдущем месте работы он пишет: «Поль Пуаре», и юный клерк отказывается принимать эту неполную информацию. По легенде, великий кутюрье ответил по этому поводу: «Мне жалко народ, который не помнит своих героев!»

Поль Пуаре умирает в оккупированном Париже 28 апреля 1944 года в полном забвении.

Однако уже с конца 1950-х годов начинается возрождение интереса публики к творчеству Поля Пуаре. И что неожиданнее всего, этот интерес был спровоцирован его вдовой, Денизой, устроившей первую ретроспективную выставку его моделей. Музеи моды мира начинают каталогизировать модели с грифом Paul Poiret. В эпоху хиппи, в конце 1960-х, в Нью-Йорке возникает мода носить винтажные вещи от Пуаре. Выставки его творчества собирают толпы почитателей его немеркнущего таланта. Цены на модели маэстро начинают стремительно расти вверх, коллекционеры раскупают флаконы духов «Розин», подушки и коврики от «Мартин». Лично мне удалось впервые познакомиться поближе с творчеством великого Пуаре лишь в начале 1980-х годов в Париже. Тогда была еще жива одна из дочерей Пуаре, Пьерина, она-то и позволила мне переснять уникальные фотографии из своего личного архива для подготовки моих лекций по истории моды во французской школе моды «Эсмод». Тогда я впервые увидел эти великолепные архивные материалы. Пьерина Пуаре говорила, что у нее находится и значительная коллекция русских вышивок, кокошников и платьев, привезенных ее отцом из Москвы в 1911 году. Увы, тогда финансовые возможности не позволили мне приобрести эти экспонаты для своей личной коллекции. Но судьба распорядилась иначе, и часть из них все же попали ко мне, но много позднее.

В мае 2005 года весь мир коллекционеров модной одежды был возбужден как никогда. Причиной их съезда в Париж стала аукционная продажа огромной коллекции семьи Пуля Пуаре, перевернувшего представление о женский красоте и гармонии цветов в начале века и снявшего корсет с талии наших бабушек или прабабушек. Этой продажи (а готовилась она три года) давно ждали собиратели и музеи со всех концов света.

В течение двух дней с молотка ушло более пятисот лотов вещей из личного гардероба жены Поля Пуаре, Денизы, и их дочерей. Сегодня найти предметы с грифом отца моды XX века не так просто, а в случае везения придется выложить за них круглые суммы. Но результаты аукциона превзошли самые смелые прогнозы: предметы с грифом этого замечательно талантливого мастера стоили от 7 до 60 тысяч евро, абсолютным рекордом стало платье, стоимость которого поднялась до 100 тысяч евро. Многие модели были приобретены Парижским музеем моды во дворце Галлиера, иные попали в Нью-Йорк в Институт костюма при Метрополитен. Некоторые вещи закупили Институт костюма в Киото, Музей моды в Сантьяго де Чили и другие собрания старинной одежды развитых и цивилизованных стран.

Одна из последних выставок Пуаре прошла недавно в Нью-Йорке в Метрополитен и вызвала ажиотаж у публики, а осенью 2011 года, празднуя столетие первого визита Поля Пуаре в Россию, его вещи предстанут в залах Кремля в Москве на большой ретроспективной выставке, посвященной его творчеству. Мы верим, что и эта книга станет прекрасным подспорьем для всех ценителей моды, почитателей творчества Поля Пуаре и его эпохи.

Александр Васильев, историк моды, Москва – Париж, 2011

Я – парижанин, из самого сердца Парижа. Я родился на улице Дез-Экю, в Первом округе, где мой отец держал суконную лавку под вывеской «Эсперанс»[3]. Это была узкая улочка, протянувшаяся от улицы Лувр до улицы Берже.

Лавка отца занимала первый этаж дома, вдоль всего фасада. Напротив расположились со своими лавочками мелкие коммерсанты, чьи дети заполоняли улицу: затейливо причесанная торговка фруктами, эльзасский сапожник Льебенгю, столяр Фрешинье, виноторговец Мишо и мясник Бадье, позже, уже в наши дни ставший миллионером. Чуть подальше находилась фабрика засахаренных каштанов и компотов, которая благоухала на всю округу и доставляла мне несказанное наслаждение. Мне говорили, что первыми словами, какие я произнес, были «крон пупаци». Как утверждают знающие люди, этим я давал понять, что мне нужны карандаш и бумага. Таким образом, призвание художника проявилось у меня раньше, чем призвание кутюрье. Однако мои первые произведения не сохранились: по-видимому, забота и внимание окружающих затрагивали лишь меня самого.

Жизнь моя проходила в квартире матери, занимавшей второй этаж, и в лавке отца, куда мне временами разрешали спускаться. В доме у меня были друзья – кошка, собака и один старый приказчик, Эдмон, который мастерил мне нехитрые игрушки. Из четырех деревянных планок он мог сделать и тележку, и бильярдный стол; а еще он потакал моим хулиганским наклонностям, обучая обстреливать булавками служащих магазина «Лувр», миролюбивых прохожих, несших за плечами необременительный груз – связку воздушных шариков: я целился именно в шарики, они не выдерживали такой канонады и сразу же лопались.

Мать часто брала меня с собой, отправляясь за покупками.

Я очень любил ходить с ней по магазинам – мне нравился там запах пыли и духов, а еще больше нравилось бывать с ней в гостях, где я притворялся, будто занят игрой, а на самом деле упоенно вслушивался в дамские разговоры с обычными для них банальностями.

Поль с мамой, 1870-е годы

Меня всегда очень хорошо одевали; помню черный бархатный костюмчик, я им очень гордился; колечко, золотой ободок, в который были вделаны цветочки из бирюзинок. Однажды мы с мамой направлялись в «Базар дель Отель де Биль»[4], и, проходя мимо террасы кафе, я положил колечко на один из столиков. Час спустя мы возвращались домой той же дорогой, я страшно удивился, не найдя колечка на том месте, куда я его положил. Когда мама узнала причину моего огорчения, то пожурила за наивность и сказала, что надо всегда остерегаться воров… Уже тогда я отличался доверчивостью, которая вредила мне в течение всей жизни.

Я не верил, что на свете бывают воры, и осознал это только сейчас. Помнится, я не отличался хорошим аппетитом, и, чтобы заставить меня съесть несколько кусочков мяса, требовались долгие, бесконечные уговоры. Отец обещал подарить мне куклу Полишинеля[5], если я съем бифштекс. А мне до этого приглянулся один ярко раскрашенный Полишинель в витрине магазина «Детский рай», находившегося поблизости от нашего дома, и, едва успев проглотить последний кусочек бифштекса, я бросился за игрушкой и торжественно унес ее к себе.

Отец, 1870-е годы

Отец был добрым человеком, хотя с виду казался сухим и нелюбезным, а мать – очаровательная женщина, полная кротости и нежности, и по воспитанию и образованию она была гораздо выше людей ее круга. Я был свидетелем, как росло благосостояние моих родителей, как они радовались, покупая новую обстановку и украшая свое жилище. Все вещи, впоследствии составившее наше имущество, приобретались на выставках 1878, 1889 и 1900 годов.

Не всегда покупки бывали такими уж изящными, но в них чувствовалось стремление к совершенствованию, постепенному развитию чувства прекрасного. Культуру нельзя нажить за один день.

Короткая история из жизни лучше, чем длинное предисловие, покажет, к какому слою общества я принадлежал. У моей бабушки с отцовской стороны было девятнадцать братьев и сестер, и все дожили до почтенного возраста. Мы часто собирались по праздничным дням у самых состоятельных из родичей; большинство из них были мелкими буржуа и жили в районе Исси-ле-Мулино[6].

Однажды – мне тогда было семь лет, но я помню все так ясно, словно это было вчера, – мне сказали, что моя тетя, мадам Поль, умирает и надо повидаться с ней в последний раз.

Меня привезли в дом дяди Поля, который сказал мне:

«Кисанька заболела, так что не шуми тут», – и провел в спальню жены. Она лежала на такой высокой кровати, что я не сразу ее увидел и разглядел только красную перину, кружевное одеяльце на ноги, вывязанное крючком, и торчащий из груды подушек длинный, острый, очень бледный нос. Меня подхватили под мышками и подняли, чтобы я мог дотянуться до тети и поцеловать ее. Она сказала какие-то противные приторные слова, что-то насчет неба, и меня опустили на пол.

В коридоре я снова встретил дядю Поля, он не знал, чем заняться, и ходил, шаркая шлепанцами, от клетки с попугаем к напольным часам и обратно. Он был уже стар и порой терял чувство реальности.

Мать, 1890-е годы

Несколько дней спустя состоялись похороны. В назначенное время на бульвар Лисэ, в Исси-ле-Мулино, прибыли два десятка братьев и сестер с мужьями и женами, в рединготах[7]и цилиндрах либо в траурных шалях, и выстроились на краю тротуара. Затем все направились в церковь, где на передней скамье, естественно, сидел дядя Поль. Меня усадили позади него. Дядя заметно нервничал и как будто что-то искал. Он беспокойно оборачивался и махал рукой в знак приветствия всем дядям и тетям, заходившим в церковь и занимавшим места на скамьях, а потом вдруг спросил у сидевшего рядом: «Послушай, а где же Кисанька?» Рядом сидел дядя Дени, по профессии позолотчик. Ему следовало бы знать, что в некоторых обстоятельствах надо быть поделикатнее. Но он не счел нужным позолотить пилюлю, а просто указал обеими руками на гроб и произнес: «Погляди туда!» Тут до дяди Поля дошло, зачем он здесь, и бедный старик расплакался как ребенок. Выйдя из церкви, мы вереницей двинулись за катафалком, и один старичок в рединготе спросил, как меня зовут и кто я такой.