Александр Мещеряков - Император Мэйдзи и его Япония

Это книга Таки Кодзи «Портреты императора», в которой прослеживается, как создавались первые изображения Мэйдзи и какую роль они играли в формировании культуры «народного государства»[2]. Это книга Фудзитани Такаси «Великолепная монархия»[3], посвященная ритуалам и церемониям времени Мэйдзи. Фудзитани удалось ввести Японию в международный «церемониальный» контекст, что случается с японистами далеко не всегда. Это, наконец, чрезвычайно информативный том «Японский император. Мэйдзи и его мир», принадлежащий перу Дональда Кина[4]. На основе официальной хроники «Летопись императора Мэйдзи» («Мэйдзи тэнно ки») Д. Кин проделал огромную работу по введению в оборот данных, которые позволяют хоть в какой-то мере судить о человеческих свойствах императора.

В заключение хотел бы также выразить искреннюю признательность Нумано Мицуёси (Токийский университет), К. Г. Виноградову (ИСАА при МГУ), А. М. Горбылеву (ИСАА при МГУ), И. В. Мельниковой (Университет Досися, Киото), Е. Б. Сахаровой (РГГУ), А. И. Юсуповой (Музеи московского Кремля) за ценные советы и бескорыстную помощь в сборе материалов, использованных при написании этой книги.

Главные события этой книги происходят в двух городах – Киото и Эдо (Токио). Поэтому перед началом основного повествования я решил познакомить читателя с этими городами. Знакомство с местом действия позволит лучше понять и то время, в котором наслаивались события правления Мэйдзи.

Японский император проживал в Киото. Город был основан еще в 794 году. Тогда его назвали Хэйан («столица мира и спокойствия»). Но к концу XII века его стали называть просто Киото («столичный город»). Это название он сохранил и в XIX столетии.

Строители Хэйана считали, что образцом для города служила столица Танской империи – Чанъань. Сходство японской и китайской столиц видно в следующем: прямоугольный план (5,3 км с севера на юг и 4,5 км с востока на запад), местонахождение императорского дворца на севере, широкий (85 м) проспект Судзаку, который делил город на две симметричные части (западную и восточную), пересечение улиц и переулков под прямым углом.

Однако между Хэйаном и Чанъанью были существенные различия. Площадь Хэйана составляла всего около трети территории китайской столицы. Чанъань была обнесена пятиметровыми стенами, которые охраняли ее от кочевников, а Хэйан такими стенами окружен не был. Лишь возле ворот Расёмон на юге города «высилась» стена высотой всего в два метра – она служила лишь символическим прикрытием столицы. Эта стена пришла в ветхость уже к началу Х столетия. К счастью для Японии, грозных кочевников в стране не было. Население Чанъани составляло более одного миллиона человек, число жителей Хэйана – около 150 тысяч. Население Киото увеличилось до миллиона только в 20-х годах ХХ века. В XVIII – начале XIX века его население составляло около 500 тысяч человек.

Предыдущая японская столица Нара (710–784) возводилась в соответствии с теми же самыми принципами, что и Хэйан. Поэтому в самых общих чертах Хэйан, может быть, больше напоминает Нара, чем Чанъань. Сопоставимым было и население – в Нара проживало от 100 до 200 тысяч человек. Но политической элите было милее, чтобы Хэйан сравнивали с китайской столицей – ведь именно Китай считался в то время законодателем дальневосточных мод.

Самым впечатляющим архитектурным проектом Хэйана являлся, разумеется, императорский дворец. Он представлял собой прямоугольник размерами 1,4 на 1,2 км. Внутри дворца имелось два основных комплекса: «внутренний дворец» (дайри), где обитал сам император, и «большой внутренний дворец» (дайдайри), где размещались главные органы управления страной.

Разумеется, далеко не все городское пространство Хэйана представляло собой урбанистический пейзаж. Около половины территории города занимали пустыри и крестьянские поля. Тем не менее Хэйан долгое время оставался крупнейшим городом Японии.

Великий роман «Гэндзи-моногатари» («Повесть о принце Гэндзи», нач. XI в.) придворной дамы Мурасаки Сикибу ввел в оборот термин «хана-но мияко» – «столица цветов».

Под «цветами» в это время разумелась сакура. В Хэйане росло множество деревьев сакуры. Конечно, их было достаточно и в других городах и селениях. Но именно среди придворных Хэйана, свободных от ежедневных забот о собственном пропитании, укоренилось уподобление человеческой жизни быстротечности цветения сакуры.

Такой подход принес множество эстетических и экзистенциональных находок, но вряд ли государственный организм может держаться на таких основаниях, ему требуются символы, сработанные из более прочного материала. Неудивительно, что блестящая культурная жизнь Хэйана сопровождалась кризисом всей социально-политической системы. Это и немудрено, ибо столичным жителям вся остальная страна представлялась глухой провинцией, пребывание в которой недостойно утонченного человека. Назначение даже на такую высокую должность, как губернатор, воспринималось чуть ли не как наказание. По европейским меркам имущественный разрыв между богатыми и бедными не выглядел в Японии слишком вызывающим, но разница в социальном статусе и «культурности» была огромной. И никаких чужаков в свой замкнутый мир хэйанские аристократы не допускали.

Карта Японского архипелага. XIX в.

Идеалом аристократов сделалась женственность – наряды придворных мужчин напоминали женские, мужчины выщипывали брови, пудрили лица, чернили зубы. Они участвовали в бесконечных церемониях, сочиняли стихи, музицировали и предавались любовным утехам. Чувственность и чувствительность сделались приметами «изящной» жизни. Основная часть жизни аристократов проходила в интерьерах, придворные редко покидали пределы того крошечного пространства, в котором они обитали. Неудивительно, что дикую природу они заменили садами – именно там они наблюдали, как одно время года сменяет другое. Дороги зарастали травой, указы императора не исполнялись. Столичные аристократы не имели достаточной энергетики, чтобы собирать налоги и поддерживать в должном порядке инфраструктуру страны как единого целого.

Сами императоры могли служить образцом в деле владения стихом и кистью, они исправно отправляли ритуалы, положенные правителям сельскохозяйственной страны, но были бесконечно далеки от мысли о том, чтобы покинуть дворец и посмотреть, как растет рис. Зрение аристократа стало «близоруким» – он видел то, что делается у него под носом, но его совершенно не интересовала жизнь людей, не принадлежавших к его кругу.