Он мерил жизнь особой меркой - Николай Григорьевич Михайловский

— предельно сокращается увольнение на берег. И наконец, номер один — самая высокая готовность — выйти в море, нанести противнику удар. Решает фактор времени, «время потерять — все потерять». Требовалось отработать систему с предельной точностью, чтобы в считанные минуты и даже секунды сигнал боевой готовности дошел до исполнителей. И означало сие не только принять сигнал и отрепетовать: дескать, вас поняли. За этим стояло нечто большее, принципиально новое в организации службы всего флота. Совсем не просто было ее создать, отладить, чтобы каждый человек от командира корабля до кока по сигналу занял свое место. Сколько потребовалось тренировок, учений, походов, чтобы весь сложный корабельный механизм работал как часы! Какое напряжение требовалось от командующего и исполнителей его замысла!

Головко не раз сам выходил в море, проверяя боевую подготовку в часы, когда корабль бросало с борта на борт, а рулевые не выпускали штурвал, боцманы учились удерживать лодку на заданной глубине, штурманы безошибочно определяли место корабля в тумане и во время снежных зарядов, налетавших вдруг, неожиданно. Промокшие до костей сигнальщики зорко наблюдали за морем и воздухом И во время таких походов решались боевые задачи: маневрирование, стрельбы на волне, поиск кораблей пока еще условного противника, разыгрывался морской «бой».

Комфлотом настоятельно повторял: ни на один день не прекращать боевую учебу в условиях, близких к тем, которые могут сложиться во время войны, и вырабатывал тактику, соответствующую условиям Северного театра. Он напоминал важнейшее положение адмирала Макарова: «Мало знать, нужно еще уметь. Уметь — это главное». Вместе с этим он предостерегал от рабского применения догм, которые всегда опасны, и всячески поощрял личную инициативу. В походах он требовал от командиров кораблей умения быстро оценивать обстановку, принимать правильное решение, а затем действовать смело, напористо. Что касается матросов, то и для них у Головко были свои критерии: здоровье, выносливость, привычка к морю. Выход в море в мирное время он рассматривал как школу для войны.

Так плавали зимой, когда обмерзало все — от антенны до одежды людей, а корабль тяжелел и плохо слушался руля. Зато люди обретали опыт, закалку. Позже за всю эту нелегкую школу они скажут спасибо.

Командующий не жалел сил, его рабочий день начинался рано, кончался далеко за полночь. Отпустив начальника штаба флота С. Г. Кучерова, своих помощников, он брался за бумаги, поступившие в тот день, звонил в Москву и делал множество мелких, но важных, неотложных дел, которые нельзя упускать из виду. Короткие часы отдыха — и снова в штаб. И рад бы побыть дома, почитать книгу, сходить в театр (его страсть душевная), а в воскресенье отправиться на рыбалку, благо кругом озера и посидеть с удочкой на бережку — одно удовольствие. Но личная жизнь, все радости и удовольствия — все, все отпало. После Испании и Дальнего Востока его не оставляла мысль, что мало, слишком мало осталось мирных дней, надо торопиться.

К тому же Арсений Григорьевич получал все новые и новые данные о непрерывно прибывающих на север Финляндии и Норвегии войсках фашистской Германии.

Заботы не оставляли Головко ни на минуту. Кораблей мало, и те износились. Значит, надо спешить с ремонтом.

При всех сложностях и невзгодах Головко радовало одно: между ним и его ближайшими сподвижниками было полное взаимопонимание.

Над рыжеватыми сопками повисло какое-то неестественно расплывшееся солнце, похожее на яичный желток. Оно светило чуть ли не круглые сутки и радовало все живое. Над гаванью не умолкал крик чаек. Птицы вили гнезда в расщелинах скал, где на гранитных уступах невесть как пробивается тонкая, худосочная травка.

Небольшой городок Полярный, раскинувшийся на скалистом берегу Екатерининской гавани Кольского залива, оживал после длинной непроглядной полярной ночи, тоскливой, удручающей.

Солнце освещало гористые улочки, спускающиеся к гавани, застроенные аккуратными двухэтажными домиками. Их возвели по планам талантливого советского флотоводца, первого командующего Северным флотом флагмана I ранга Константина Ивановича Душенова. Головко, когда его спрашивали о Полярном, говорил: «Это сделано до нас — нашими предшественниками…» Все в Полярном было молодо: и сам город, которому предначертано было стать главной базой такого же юного Северного флота, и эти улочки, имевшие пока лишь условные названия: Первая линия, Вторая линия, Третья линия. Причем «линии» настолько походили одна на другую, что мудрено было их не спутать.

Обитатели Полярного, главным образом военные моряки со своими семьями, днем были поглощены служебными делами, а по вечерам собирались в Доме флота, смотрели кино, гуляли по берегу залива или «болели» на единственном в своем роде спортивном стадионе, вырубленном в гранитном грунте.

17 июня 1941 года в Заполярье увидели грозный лик войны, услышали ее первые громы: над Полярным на небольшой высоте появился самолет, клейменный свастикой. Не вызывало сомнений, что целью его визита было запечатлеть на пленке корабли, стоящие в гавани. Фашистский лазутчик исчез безнаказанным, ибо все знали: существует строгое приказание не поддаваться на провокации. Но вслед за ним над бухтой Озерко появилось звено немецких самолетов. И Головко самолично, на свой страх и риск отдал приказ зенитчикам открыть огонь.

…Поздно ночью в штаб флота вызвали командиров соединений. Они встречались в приемной командующего, молча здоровались, вид у всех был тревожный. Головко, закончив разговор по телефону с наркомом Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецовым, пригласил командиров в кабинет и сообщил, что в районе базирования Северного флота отмечено несколько случаев появления немецких разведчиков. В Петсамо и Киркенесе сосредоточены большие силы фашистской Германии. На финские аэродромы за последние сутки перебазировалось соединение гитлеровских бомбардировщиков. На всем театре создавалась крайне напряженная оперативная обстановка.

Головко отдал необходимые распоряжения и предоставил слово члену Военного совета дивизионному комиссару Александру Андреевичу Николаеву.

— Мне немного остается добавить, — сказал он. — Обстановка действительно сложная и к тому же неясная. Надо так поставить дело, чтобы в самый короткий срок у нас была полная готовность к выполнению любых приказаний. Но… — Николаев сделал паузу, словно вспомнив что-то очень важное. — Но при всей сложности обстановки нельзя допускать никакой растерянности. Паника — это смерть.

Кончилось совещание, все разошлись. В кабинете остались те, на ком лежала ответственность за флот. Они были молоды. Самому старшему — начштаба Кучерову исполнилось тридцать пять, Головко тридцать четыре, а уж начальник политуправления флота Торик совсем недавно вышел из комсомольского возраста, сохранив юношеский пыл. Член Военного совета и командующий хотя и служили вместе меньше года, но хорошо сработались и во многом дополняли друг друга.

Александр Андреевич Николаев подолгу пропадал на кораблях, на подводных лодках. С завидной для его тучного тела