Декабристы рассказывают... - Э. Павлюченко Составитель

случаев приведу один. На Крестовском острове, по соседству с нашей дачей, было очень много мальчиков, наших однолеток. Однажды, когда нам надоели игры в солдатиков, мы стали играть в разбойников; начальство было присуждено брату Александру. Этот титул он принял как должную дань, но затруднился только, какое принять имя: Карла Мора или Ринальдо. Но. впрочем, он колебался недолго: антипатия ко всему немецкому взяла свое, и он принял титул Ринальдо Ринальдини. Началось действие. Ринальдо занимает с своей шайкой маленький островок, сообщавшийся с материком посредством небольшого плотика. Сбиры святой Германдаты нас окружили; нам угрожало неминуемое поражение и плен. Ринальдо приказывает отступить. Все бросились через кусты на плот; я один не расслышал сигнала, а когда он был повторен, плот уже отчалил, так что, прибежав к берегу, я остановился в нерешительности.

— Скачи, если не хочешь быть в плену, — закричал Ринальдо Ринальдини.

С необычайным усилием я совершил salto mortale… Падая на плот, я поскользнулся на мокрых досках, крепко ударился затылком — и лишился чувств. Что было потом, я не помню. Очнувшись, я увидел себя на плечах изнемогавшего от усталости брата; у него еще хватило настолько сил, чтоб поднести меня к реке, освежить и обмыть от крови мою голову.

— Ну, Мишель, — говорил он, ласкаясь ко мне, — рад я, что ты очнулся, а то мы бы перепугали матушку и сестер. Ты крепко ушибся, в этом я виноват, зато ты не попался в руки сбиров, ведь это было бы стыдно, а теперь, напротив, ты себя вел прекрасно. Братцы! Я горжусь им и делаю его своим помощником, — заключил он, обращаясь к разбойникам, окружавшим нас.

Другой случай тоже носит отпечаток подобного рыцарства.

Там же, на Крестовском острову, отряд маленьких удальцов, под начальством брата Александра, завладел лодкою, и мы поплыли вниз по речке, обтекающей кругом острова. Проплывая под мостом, лодка ударилась о подводную сваю и проломилась. Едва течением сорвало лодку с подводной сваи, как она начала наполняться водою. Нам грозила верная смерть. Все храбрые сподвижники Ринальдо оказались страшными трусами и думали искать спасения в отчаянных криках, которые совершенно заглушались пронзительным голосом маленького брата Петруши. Не потерялся только наш атаман Ринальдо. Он снял с себя куртку и заткнул наскоро дыру; потом схватил брата Петра и, приподняв над водой, закричал: «Трусишка! Ежели ты не перестанешь кричать, я тебя брошу в воду». Хотя мне тоже было страшно, но я кричать не смел. Воцарилась тишина, а нас между тем несло на середину реки, потому что единственный человек, бывший между нами, г. Шмит, — едва ли не вдвое старше старшего из нас, — который управлялся с веслами, до того потерялся, что вместо гребли кричал в такт: ух! ух! — и махал веслами по воздуху. Брат Александр вырвал у него весло, сел сам и велел мне взять другое. Мы скоро приткнулись к берегу. Брат выскочил с причалом, но, выскакивая, оттолкнул лодку назад, и она пошла опять в реку, таща за собою брата, который не хотел бросить веревки и неминуемо погиб бы, если бы ему не удалось ухватиться за свесившийся сук дерева и тем остановить и притащить к берегу лодку».

Пройдет много лет. «Прилежный Саша» станет литератором, вместе с Рылеевым будет издавать альманах «Полярная звезда», а потом сочинять революционные песни для солдат. В 1826 году с братьями Николаем и Михаилом пойдет в Сибирь, оттуда — рядовым на Кавказ, где в 40 лет погибнет в стычке с горцами. Но прежде он успеет стать одним из самых популярных писателей тех лет — Марлинским.

«Первое данное получил я, достигая двух лет по рождении. На крыльце нашего домика держала меня на руках моя любимая нянька, Наталья; я сосал рожок. В это время приехал к нам из Петербурга дядя Осип в обратном пути на Алеутские острова, откуда ездил с отчетом и за милостями императрицы по подвигам Шелехова. Он, подойдя ко мне, сказал, вероятно, грозно: «стыдно сосать доселе». Эти слова так сильно на меня подействовали, что я бросил рожок за окно и пришел в сознание: увидел, что я на крыльце, оглядел наружность строения, подлинно увидел свет божий, и это впечатление сохранилось во всей его живости доселе. Сказывали, что после я скучал, но никак уже не хотел обратиться к прежнему способу пищи: стыдился так же верно, как Адам своей наготы…

Помню я добрые дни отрочества, когда вместе с сиротством получил я свободу гулять по своей воле. Любимым товарищем мне сделался молодой живописец…

…Во время продолжения работ мы, незанятые, следили с любопытством и за приготовительной техникой, и за постепенным проявлением рисунка и красками готовящихся изображений, и в то же время, кто мог, читал книги, а после, как умели, старшие разбирали их. Живительнее всего были сочинения Карамзина. Иногда восторгались и парили с Державиным и находили ближе к сердцу Дмитриева, Богдановича, Долгорукова.

Поразила меня в первый раз ловля в Озерках так названных золотых рыбок, то есть маленьких с желтою блестящею чешуею. Поймать и смотреть на них хотелось, но было жаль, и большею частью ходатайствовал, чтоб отпустили назад в воду.

Таково было мое природное чувство, что мучительно скорбел, видя птичек в клетках, как бы предчувствуя свою будущую судьбу, и решительно не мог выносить зрелища кухонных операций с самого того часа, когда еще в первом младенчестве увидел петуха, которому отрезали голову, — и он, окровавленный, сделал несколько кругов по двору, пока упал…

Когда в первый раз вошел я в лес, мне казалось, что это уже другой мир; по мере углубления начал чувствовать страх, думал, что тут непременно должно заблудиться и невозможны уже никакие приметы для выхода, не видно нигде прямой линии, путеводительницы нашей. Когда подошли к кустарнику, он мне показался чем-то волшебным; множество ягод, и узнал я, как растут они; и вслед за тем указал мне товарищ находить их на траве под ногами.

Мало-помалу привык я к загородным прогулкам, стал взбираться на высоты и чувствовать красоты видов. Громадная, глубокая река, гордо описывающая круговые дуги, то вогнутые, то выгнутые, мысы, отмечающие пределы зрению, даль предметов — все было наслаждением. Перспектива более всего веселила око, и я страстно полюбил пространство и, так сказать, впился в него моим любопытством.

Эстетические наслаждения природой произвели разгул чувства, как бы освободившегося от оков