Алексей Брусилов - Мои воспоминания. Брусиловский прорыв

М. В. Алексеев, начальник штаба Верховного главнокомандующего, фактически руководивший всеми военными действиями российской армии, был с этим мнением не согласен. Однако у этого, без сомнения, умного военачальника не хватало решительности, и потому Брусилов фактически остался в одиночестве. В результате ему было лишь разрешено выбрать момент и атаковать противника с тем, чтобы помочь Западному фронту нанести главный удар и не допускать посылки противником подкреплений с Юго-Западного фронта.

Впоследствии генералов Эверта и Куропаткина обвиняли не только в отсутствии смелости, но даже в неких преступных замыслах. Если первое верно, то второе – все же нет; это отмечал в своих воспоминаниях и А. А. Брусилов. Главная их ошибка заключалась в шаблонности.

У сомнений Эверта и Куропаткина действительно были основания. Бытовавшие до тех пор каноны военной науки подразумевали прорыв фронта мощным ударом в одном месте. Естественно, что провести незаметно для противника сосредоточение сил для такого удара было невозможно. Следовательно, нужно учитывать то обстоятельство, что противник подтянет в место предполагаемого удара все имеющиеся у него резервы.

В данном случае – боевых действий против центральных держав – для России это обстоятельство усугублялось явным преимуществом противника в маневренности и пропускной способности путей сообщения: за то время, пока русские подтягивали на фронт один корпус, немцы или австрийцы успевали перебросить три.

Все это означало, что на предполагаемом участке прорыва нужно собрать силы со значительным перевесом. В сложившихся условиях сделать это было нереально, к тому же катастрофически не хватало снарядов для тяжелой артиллерии, что исключало полноценную, с перевесом, артподготовку, которая, опять же, соответствовала «канонам».

Значит, атака действительно невозможна?

Брусилов думал иначе.

Мысль, казалось бы, простая: если не получается прорвать оборону в одном месте, значит, надо вести атаку в нескольких местах, не давая противнику возможности своевременно перебросить резервы на направление главного удара. Простая-то она простая – но ведь до этого нужно было додуматься, выйти за рамки шаблонов, не бояться проиграть. И первым это сделал Брусилов.

Но гениальность Брусилова как полководца заключается не только и не столько в самой идее, а в том, что он смог сопоставить ее с реальной обстановкой. Естественно, что такой способ атаки имеет и свою обратную сторону, свои недостатки, главный из которых «обратно пропорционален» главному преимуществу: распыление сил атакующего. Однако другого выхода не было.

Фактически Брусилов действовал на свой страх и риск. В успехе его предприятия сомневались не только высшие военачальники в Ставке, но и подчиненные. «В то время, когда я излагал мои соображения, – вспоминал Алексей Алексеевич, – мои сотрудники, видя, сколь я уклоняюсь от общепринятого шаблона атаки, очень смущались, а Каледин [командующий 8-й армией, входившей в состав Юго-Западного фронта] доложил, что он сомневается в успехе дела и думает, что едва ли его главный удар приведет к желательным результатам, тем более, что на Луцком направлении неприятель в особенности основательно укрепился».

Но Брусилов был уверен в успехе. Основой его плана была внезапность. В районы, предназначенные для атаки, скрытно подтягивались подразделения; они располагались перед боевой линией, их же начальники, имея подробнейшие карты и данные разведки, тщательно изучали участки прорыва. Лишь за несколько дней до атаки войска были введены в пределы боевой линии, свои позиции заняла и тщательно замаскированная артиллерия.

Пока шла подготовка к наступлению, австро-венгерские войска перешли в мощное наступление в Италии. Итальянская армия[1] оказалась в катастрофическом положении, король Виктор Эммануил III буквально умолял Николая II начать наступление на Востоке, чтобы заставить австрийцев оттянуть силы с Итальянского фронта. В этих условиях Брусилову было предписано начать наступление как можно скорее.

«На рассвете 22 мая[2] гром двух тысяч орудий от Припяти до Прута возвестил славу русского оружия», – некоторый пафос в словах Антона Керсновского, автора фундаментального труда «История Русской Армии» (отрывок из него, посвященный Брусиловскому прорыву, помещен в данном издании), вполне уместен и объясним.

План Брусилова удался. Удался настолько, насколько, пожалуй, он сам не ожидал. Оценивая итоги операции, Алексей Алексеевич сдержан и даже излишне скромен: «По тем средствам, которые имелись у Юзфронта, он сделал все, что мог, и большего выполнить был не в состоянии – я, по крайней мере, не мог. Если бы вместо меня был военный гений вроде Юлия Цезаря или Наполеона, то, может быть, он сумел бы выполнить что-либо грандиозное, но таких претензий у меня не было и быть не могло».

Мы не будем здесь останавливаться на ходе Брусиловского прорыва и его военных итогах – они подробно описаны в воспоминаниях Алексея Алексеевича, а также в исследовании А. А. Керсновского. Не менее важна моральная сторона Брусиловского прорыва: блестящий успех после почти года поражений и отступлений. Россия снова вспомнила слово «патриотизм», забытое с начала войны.

Газеты пестрели вдохновляющими заголовками и известиями о наступлении армий Юго-Западного фронта. Была опубликована приветственная телеграмма Николая II: «Передайте моим горячо любимым войскам вверенного Вам фронта, что я слежу за их молодецкими действиями с чувством гордости и удовлетворения, ценю их порыв и выражаю им самую сердечную благодарность».

В адрес Брусилова хлынул поток благодарственных писем от людей всех сословий. «Это было мне поддержкой и великим утешением, – писал Алексей Алексеевич. – Это были лучшие дни моей жизни, ибо я жил одной общей радостью со всей Россией». Какие еще чувства мог испытывать полководец, одержавший великую победу, человек, любивший Родину не на словах, а всей душой, беспредельно верный и верящий Отечеству?

Но с каждым днем радость постепенно вытеснялась горечью – его не поддержали. «За» Брусилова были все – народ, солдаты, офицеры. Кроме тех, кто должен был это сделать в первую очередь – «правильных» генералов.

Второстепенное, по задумке Ставки, наступление Юго-Западного фронта развивалось, а основное так и не началось. Командующий Западным фронтом генерал Эверт раз за разом просил отсрочку, начальнику штаба Верховного главнокомандующего Алексееву по-прежнему не хватало решительности, а сам Верховный главнокомандующий мало интересовался делами фронта и был больше поглощен семейными дрязгами.