Пётр Фурса - Мачты и трюмы Российского флота

Многие из поступавших в Академию приехали сюда не для учебы, а для получения отсрочки от призыва на действительную военную службу, по закону положенную в случае провала на экзаменах. К разряду таких относились два профессорских сыночка из Москвы - Николай Мерзликин и Виталий Ларский. Их имена запомнились мне потому, что указанные москвичи сыграли в моей судьбе солидную, точнее, трагикомическую роль. В отличие от “уклонистов”, подобных нашим столичным денди, большинство ребят искренне хотели поступить в Академию, так как престиж военной службы в 1970 году был исключительно высок. К тому же немаловажную роль играло и то, что слушатели Академии находились на полном государственном обеспечении.　

После первого удачно выдержанного экзамена по русскому и литературе, Мерзликин и Ларский предложили мне данное событие отметить со всевозможным столичным шиком, для чего потребовалось сбежать в самовольную отлучку в Красное Село, что и было немедленно осуществлено. И хотя меня мучили нехорошие предчувствия и дисциплинированная деревенская совесть, в самоволку я все же ушел, дабы не ударить лицом в грязь перед моими столичными опекунами. Все было прекрасно: и вино, и озеро, и солнце, и девочки. И даже легкое опьянение, в состоянии которого на два часа позже положенного срока мы предстали перед нашим командиром роты, капитаном медицинской службы. Не менее ярким оказалось и утро следующего дня, когда нас троих - в назидание остающимся - мощная нога начальника сборов пинком под тощие зады вышвырнула за ворота палаточного городка, отрезав путь к воинской славе.　

Сообщив сестре и родителям, что огромный конкурс и отсутствие нужных знакомств не позволили мне успешно сдать экзамены, в великом трауре я потащил свои документы в Ленинградский Педиатрический медицинский институт, куда и поступил благополучно на радость моим родным и близким.　

Четыре года учебы в институте ничем выдающимся отмечены не были. Лекции, занятия, зачеты, экзамены - все это известно каждому студенту и интереса особого в нашем повествовании не представляет. Однако некоторые события отметить следует, так как они имели для меня определенное значение в плане познания неписаных законов нашей своеобразной советской жизни. На первом курсе после зимней сессии я устроился работать фотографом в институтскую лабораторию. В обязанности мои входило выполнение фоторабот по заявкам кафедр и фотооформление докторской диссертации проректора по учебной части института Льва Николаевича Камардина, который и являлся моим непосредственным начальником по фотоделу. На просьбы любого из сотрудников института об изготовлении фото я всегда мог сослаться на непомерную занятость и великую нагрузку в работе, заставляя тем самым просящего решать вопрос изготовления фотографий в частном порядке со мной. Это позволяло мне, используя государственные материалы и химикаты, иметь дополнительный к стипендии доход в размере 100-150 рублей в месяц, что, по тем временам было “сумасшедшими деньгами”. Днем приходилось учиться, а ночью работать. Подобные нагрузки в медицинском институте вынести практически невозможно, что и заставило меня искать другой источник материального благополучия, не столь обременительный, но не менее.надежный. В студенческой среде наибольшей популярностью пользовалась должность дворника, так как в данном случае предоставлялось служебное жилье.　

Порыскав по Ленинградским ЖЭКам с непременным требованием жилплощади, найти работу я так и не сумел. Но случай все же помог, предоставив возможность трудоустроиться в Выборгский исполнительный комитет народных депутатов. Дворником. Квартира мне была предоставлена. А это давало возможность независимо от дисциплины студенческих общежитий - жить и радоваться, устраивая дома вечеринки и дружеские встречи, что в жизни студента имеет первостепенное значение.　

В праздности, трудах и заботах о собственном желудке пролетели пять лет. Один год из них потрачен был мной бесцельно и бездарно на академический отпуск, в который я угодил по собственной лени и нерадивости, не сдав вовремя положенные зачеты. Все эти годы меня не покидала мечта стать моряком. И такая возможность представилась. Весной 1975 года к нам в институт прибыл “купец” из Горьковского медицинского института, набиравший на военно-медицинский факультет желающих посвятить себя военной службе. Влез в эту авантюру и я. И вот в июле 1975 года Петроградским районным военным комиссариатом я был призван на действительную военную службу, пополнив ряды будущих стражей здоровья защитников Родины, не имея при этом ни малейшего представления о военной службе вообще и о своем месте в ней в частности. Однако Рубикон был перейден и отступать было не куда.　

Несмотря на мои филиппики в адрес избранного поприща, родители восприняли это решение довольно прохладно, хотя и с выражением покорности судьбе на лицах.　

Вот здесь и начиналась дорога на флот. Июль 1975 года.

Жизнь продолжается. Человек кует свое счастье. Воробьи нахально игнорируют человеческие проблемы. Коммунальные службы города не справляются с вывозом мусора. Люди, воодушевленные решениями XXIV съезда КПСС, перевыполняют планы, складируя их на торговых базах горами никому не нужного неликвида: обуви из натуральной кожи, черно-белого и цветного изображения ящиков, изделий “под Хохлому”. В магазинах полно суповых наборов, сервелата по праздникам и по знакомству, рыбных консервов “камбала в собственном поту”...　

Это картина политико-экономического фона, на котором я прибыл в город Горький для продолжения образования. На факультете в “Красных казармах” нас собралось три сотни человек из всех медицинских институтов страны. От Львова до Владивостока. Все незнакомые, все разные, все с различным жизненным опытом. В первый же день нашей военной карьеры мы познакомились с начальником факультета, полковником медицинской службы Дадаевым, начальником курса подполковником Савинковым, начальником политотдела полковником Пимом и нашей “взводной мамой” - полковником Новиковым. В руки этих людей вручались наши судьбы на два ближайших года, все наши проблемы, беды и радости.　

Прежде всего нас разделили на два лагеря: лагерь “моряков” и лагерь “сухопутчиков”, или, как мы их называли с первого дня, - “сапогов”. Оба лагеря, в свою очередь, были разделены на взводы и отделения. Во главе лагеря моряков был поставлен корабельный старшина запаса Таран, проходивший ранее службу на каком-то из флотов. Это давало ему право смотреть на нас, не хлебавших соленых брызг, как на плебеев, годных разве что чистить ему, просоленному мореману, флотские ботинки, называемые в просторечии “прогарами”, “гадами” или просто “говнодавами”. Взвод возглавил сержант Опарин из Смоленского меда, никогда не видевший моря, но сходу возомнивший себя “бывалым”. В командиры отделения, в которое я попал, пробился сержант Сосенков, то же из Смоленска (землячество на службе военной - великая вещь).