Иоганн Фосс - «Черные эдельвейсы»" СС. Горные стрелки в бою

Он заметил мое замешательство и явное неприятие совета.

— Ответь мне, ты хочешь попасть под суд и получить наказание за военные преступления? Угодить в трудовой лагерь? Хочешь провести десять лет за колючей проволокой? Я бы на твоем месте не раздумывал долго над моим советом.

С этими словами он подвел меня к своей палатке.

— Заходи, сынок, я дам тебе другой мундир. Он принадлежал одному парню из нашей палатки. Утром его увели. Вот бедняга, не повезло ему.

С тех пор я стал носить синий мундир парашютиста. Я не очень горжусь этим днем, но готов признать, что получил хорошее предупреждение и рассказал о случившемся Генриху, который все еще оставался со мной. Он последовал моему примеру. Генрих был моим товарищем с самого начала воинской службы. Вскоре мы расстались навсегда, точнее нас разлучили. Однажды утром нам приказали выйти на плац для переклички. Мы выстроились в несколько шеренг — еще не успели отвыкнуть от военной дисциплины. Американский офицер, говоривший по-немецки, стал выкликать названия подразделений бывшего вермахта. Мы должны были отозваться, если называлась наша военная часть. Когда выкликнули парашютный полк, я быстро присоединился к группе солдат, потащив с собой и Генриха.

Стоял жаркий день, и мы были измотаны долгой процедурой проверки. Все обрадовались, когда поступил приказ снять шинели, мундиры и рубашки и построиться рядами. Началось новое разделение пленных. Два американских сержанта проходили вдоль рядов и приказывали каждому из нас поднять вверх левую руку. Цель была предельно ясна: проверить под левой подмышкой наличие татуировок, обозначающих группу крови. Такие татуировки были у всех солдат из войск СС. Таким образом, американцы выявили немало «грешников». Оказался среди них и Генрих. Всех их отвели в сторону и куда-то отправили под усиленным конвоем. К счастью, такой татуировки у меня не было. В тот день, когда их нам накалывали, — я находился тогда в Альпах, в строевой роте, — неожиданно меня навестил отец, который возвращался с Восточного фронта и направлялся в Италию. Позднее обо мне забыли, и я остался без татуировки.

В настоящее время я нахожусь в госпитальной клетке и выполняю обязанности переводчика. Они состоят в следующем: я должен сопровождать немецких врачей и их американских начальников во время ежедневных обходов больничного корпуса, который разместился в выстроенных в ряд одиннадцати палатках. Иногда я сажусь в джип вместе с одним из медиков, и мы едем в новую клетку. Сам я так и не попал в клетку, где содержались военные преступники, она расположена в дальнем конце лагеря. Я видел ее лишь с расстояния, в последний раз два месяца назад. Слышим крики, как на плацу, и вскоре видим пробегающих строем военнопленных. Охранник говорит, что такова обычная практика в военных тюрьмах США. Заключенных весь день заставляют бегать. Провинившихся наказывают за самые малые провинности очень строго — законы там драконовские. Говорят, что в этой клетке содержат бывших солдат войск СС, которых ждет суд международного трибунала. Неужели это всего лишь слухи? Этих парней перевели туда две недели назад, но что с ними будет дальше, точно неизвестно.

Я постоянно повторяю себе, что было бы полной бессмыслицей заявить о себе и признаться в службе в рядах СС и попросить перевода в эту клетку. Что толку? Здесь, в госпитальной клетке, я, по крайней мере, могу хоть как-то помочь нашему брату-солдату, как это было в случае с унтерштурмфюрером из моего полка, который попал в лагерь несколько месяцев назад. Его здоровье было в ужасном состоянии, и я смог в качестве первой помощи хотя бы сунуть ему буханку хлеба. По ночам, лежа на койке, я вспоминаю своего друга Генриха и думаю о постигшей его судьбе.

Через несколько дней после того, как нас с ним разлучили, я заметил его с расстояния — он находился в соседней клетке, отделенной от нас колючей проволокой, возле которой расхаживали охранники-чехи. Я до сих пор помню его фигуру, стоящую на некотором отдалении от остальной толпы пленных. Я махал рукой и кричал, пытаясь привлечь его внимание, но он так и не отозвался. Может, не заметил меня, потому что ему в глаза било яркое солнце? Не знаю. С тех пор мне ничего о нем неизвестно.

В тот октябрьский день темнота рано опустилась над лагерем. Ветер утих. Наша палатка полна людей, это мои коллеги из числа больничного персонала. Судя по всему, к моему желанию побыть в одиночестве и ни с кем не общаться здесь отнеслись с пониманием. Мои мысли перескакивают с тех, кто признан военными преступниками, на погибших немецких солдат, которые похоронены под простыми деревянными крестами на кладбищах в Заполярье, в земле Нижних Вогезов и среди холмов к западу от Рейна. Они тоже воевали в войсках СС и таким образом подпадают под определение «военные преступники». Неужели они погибли бесславной смертью, совершая преступления, о которых стало известно совсем недавно? Откуда мне знать? Получается, что я такой же, как и они.

Я снова возвращаюсь в мыслях к прошлому, которое, как утверждают американцы, омрачено позором содеянного. Они считают, что мы должны терзаться чувством вины и раскаянием. Несмотря ни на что, я вспоминаю свое прошлое с теплотой и не испытываю никакого сожаления. Эти воспоминания — мой последний приют, своеобразное святилище, в котором я чувствую себя в относительной безопасности. Я спасаюсь в нем от моря ненависти и ложных обвинений, мне не грозит в них утрата самоуважения и гордости. В моих воспоминаниях о сражениях в составе моей военной части нет ничего чудовищного, в них отсутствуют преступные или постыдные деяния, равно как и знание о жестокостях моих товарищей и однополчан. Я слышал лишь честные признания молодых солдат, искренне веривших в то, что большевизм их общий враг и борьба с ним была, по их убеждению, благородным делом, даже более важным, чем защита родной страны, потому что оно объединяло в едином порыве молодых патриотов во многих государствах Европы. Их идеализм не ведал границ и даже смерть не пугала их, поскольку они считали, что от них зависит судьба всего цивилизованного мира.

Наше прошлое — это время, когда началась война, и мы простились с детством и повзрослели. Это было время, когда наша страна находилась в кризисе. Это было время, когда мы вызвались выполнить солдатский долг. Это было время боев в горах и в лесах. Наше прошлое коротко, оно измеряется всего несколькими годами, которые, тем не менее, вместили в себя очень многое. В этих нескольких годах присутствовали жизнь, судьба, гибель горно-стрелкового батальона, который сначала сражался на севере, а затем на Западном фронте. Смерть безжалостно косила наши ряды, и вскоре, несмотря на принесенные нами жертвы, мы поняли, что проиграли в борьбе то, за что честно сражались и умирали.