Яков Михайлик - Соколиная семья

В районе прикрытия все небо в облаках. Высота метров четыреста-пятьсот, а кое-где и того меньше. В воздухе противника нет. Делая круг за кругом, расширяем радиус виражей с заходом на вражескую территорию. Перестроились во фронт. Слева – пара Андреева, справа от нее – командир звена младший лейтенант Сугокон, а я еще правее.

Внизу замельтешили желтые языки, нас обстреливают из зениток. Спокойно, сержант. На такой высоте трудно предпринять противозенитный маневр. Накреняюсь, чтобы осмотреть заданную полусферу. Огонь усиливается. Но откуда появился сноп пламени здесь, в воздухе? Не успев как следует осмыслить, увидел взрыв. Обломки самолета командира звена беспорядочно падали вниз.

Острая боль утраты сдавила сердце. Погиб мой ведущий Сугокон. Холодная бездна поглотила горящие останки. Даже могилы со скромным деревянным обелиском не будет. Ничего не будет, кроме трагизма похоронной и долгой, бережливой памяти однополчан…

На аэродром вернулись впятером. Расстегнув привязные ремни, я долго сидел в кабине. Усталый. Опустошенный. Бессмысленно тикали часы, вмонтированные в приборную доску. Остывал разгоряченный мотор, и в мареве, поднимавшемся от него, чудился падающий факел.

Подошел невысокий, щуплый паренек, механик сбитого самолета.

— А мой командир?..

Безответная тишина. Что ему ответить? Понял – нет ни командира, ни самолета. Смахнув со скуластой щеки скудную солдатскую слезу, он повернулся и медленно, волоча ноги по снегу, побрел на стоянку. Теперь она выглядела пустой глазницей.

С трудом выбравшись из кабины, я попросил у молчаливого техника Шаповалова закурить. Неумело свернул толстенную самокрутку и впервые в жизни затянулся горьким табачным дымом. Глубоко, на весь вдох. Дым обжег гортань, легкие…

А вечером, тоже впервые в жизни, выпил положенную порцию водки. Выпил, чтобы заглушить боль утраты. Но боль не проходила. Не прошла она и тогда, когда Степан Филиппович Андреев, выходя из столовой, попытался утешить:

— Война, Яша, суровая штука. Без потерь не обходится. Мы за него рассчитаемся. С завтрашнего дня будешь летать со мной.

Ночью снились желтые всплески огня, шевелящиеся клубки разрывов, факелы, падающие в ледяную бездну. И еще снились глаза командира звена. Живые, призывающие к возмездию: Отомсти, сержант!

В ходе наступления наших войск обстановка для нас, авиаторов, становилась все сложнее. Дело в том, что аэродромы слишком далеко отстояли от передовой, и мы на практике все чаще убеждались, что из-за дальности расстояний эффективность обеспечения наступающих полков и дивизий становится все менее результативной.

К тому времени от гитлеровцев уже полностью были освобождены Московская и Тульская области, и командование решило перебросить наш полк на медынский аэродром, что километрах в сорока пяти западнее Малоярославца.

Батальон аэродромного обслуживания подготовил для нас все необходимое: стоянку для самолетов, взлетно-посадочную полосу, штабное помещение, жилые землянки.

Летчики повеселели. Командир полка Лесков, высокий, плотный майор с продолговатым, обветренным до красноты лицом, говорил, что теперь нам придется и разведку вести, и на свободную охоту летать, и бомбардировщиков сопровождать, и блокировать неприятельские аэродромы.

— В общем, без работы сидеть не придется. Враг рядом.

Продвинувшись на 80 – 100 километров на гжатском и юхновском направлениях, войска Западного фронта предпринимали попытки восстановить коммуникации группировки, действовавшей в тылу противника, соединиться с нею и в дальнейшем уничтожить гитлеровцев в районе Рыляки, Милятино, Вязьма. Однако фашисты прочно закрепились на занимаемых рубежах, и преодолеть их оборону наступавшим соединениям не удалось…

Был обычный, будничный день войны, о которых в сообщениях Совинформбюро говорилось, что на фронте ничего существенного не произошло. Дежурные летчики сидели в кабинах, остальные коротали время в помещениях.

Майор Лесков, разгоняя рукой клубы табачного дыма, появился в землянке внезапно:

— Андреев! Немцы бомбят соседний аэродром. Поднимай пару яков. За ней звено.

Бежим к машинам, на ходу застегивая шлемы. Минут через пять-шесть после взлета увидели пять юнкерсов. Фашистские бомбардировщики, видимо, делали второй заход. На аэродромном пятачке зияли воронки с рваными краями.

Заметив нас, Ю-88 потянули вверх, поближе к спасительным облакам. Вражеских истребителей не видно. Обнаглели, ходят на разбой без прикрытия. Ну теперь-то уж отведу душу! — дрожа от нетерпения, подумал я и снял предохранители с пулеметных гашеток.

Туши юнкерсов расплываются в облачном молоке. Вслед за ведущим ныряю в белесый омут, отвернув в целях безопасности градусов на десять вправо. Облачность оказалась не очень толстой, и через минуту я снова увидел бомбардировщиков.

Раздумывать некогда. Враг передо мной. Моторы Ю-88 оставляют полосы несгоревшей смеси. Значит, работают на пределе. Даю максимальный газ и занимаю выгодное положение для атаки. Фашисты отстреливаются. Вижу точечные вспышки. Нет, не выйдет! Небольшое скольжение, и очередь вражеского стрелка прочертила небо в стороне от меня. Маневр удался. Теперь буду бить я. Выравниваю самолет и самому себе командую: Огонь!

Снаряды зажгли переднюю часть фюзеляжа. Бомбардировщик резко сбавляет скорость. Чтобы не столкнуться с ним, круто ухожу вниз. Сбил или нет? Смотрю: летит, гад… Повторяю атаку. Теперь уже с набором высоты. Но скорость потеряна, и огненная трасса прошла где-то впереди юнкерса. Вспомнилась неудача с мессершмиттом. Довольно уроков, этого не упущу. Левый боевой разворот, и бомбардировщик снова в прицеле. Стрелок молчит. Видно, получил свое. Капут. Надеясь спастись, летчик крутым пикированием пытается уйти в облако. Поздно! Длинная очередь прошивает правое крыло и мотор. Из-под капота выбивается пламя. Еще удар! Фашистский бомбардировщик рухнул вниз.

Боевым разворотом выхожу из атаки. Вокруг меня черные шапки разрывов. Это бьют вражеские зенитчики. Бьют сквозь облачную пелену на звук мотора. Но теперь я знаю, что такое шевелящиеся клубки. Подальше от них! Ложусь на обратный курс. Смотрю на часы. Ого, сорок с лишним минут в воздухе. Наверное, далеко забрался в погоне за юнкерсом. Удача подмывала на размышления. Зря, пожалуй, ныл, прибеднялся. И сам я – парень не такой уж никудышный, и самолет у меня что надо. Скорость куда больше, чем у юнкерса и даже мессера. Значит, бьет советский як фашистских вояк. Дай время, мы еще загоним их за Одер…

Радость первой победы, открытия личного боевого счета вытесняется тревогой – как попасть на свой аэродром. Облака. Облака снизу и сверху. Что делать? Набрать высоту и выброситься с парашютом? За это никто не осудит. Но у тебя есть совесть, и она не позволяет бросить самолет. Нельзя бросать: в полку каждая машина на счету. Бросишь – останешься безлошадником. А жизнь, разве она дешевле машины?