Борис Мезенцев - Опознать отказались

— Шкура ты! Убивать таких надо гадов!

Я подбежал к Николаю и оттянул его в сторону:

— На черта он тебе сдался, нашел место с таким связываться.

— А-а, комсомольцы, — злобно прошипел пожилой. — А ну постой-ка! — крикнул он, шагнув к нам. — Вот я тебя зараз к полицаю отведу. Хай вин разбэрэться, кто ты такый!

Мы быстро свернули в переулок и прибавили шагу.

— Вот такие подлецы страшнее и опаснее фашистов. Немец — враг открытый, — сказал Николай. — А этот свой… такого сразу и не разглядишь. Может и в доверие влезть, а потом всадит нож в спину.

…Позже мы выяснили, что в сквере были расстреляны не успевшие эвакуироваться коммунисты, ответственные работники, активисты и просто горожане, подозреваемые во враждебном отношении к фашистам.

Первым приказом немецкий комендант города обязал население сдать оружие, боеприпасы и военное имущество. Боясь допросов, а возможно и более серьезных последствий, многие тщательнее прятали или выбрасывали ружья, винтовки, кинжалы, лишь некоторые относили их в полицию. Как правило, это было заржавленное старье, не представлявшее ценности и уже едва отвечавшее своему назначению.

Специальные воинские команды на полях недавних боев подбирали пулеметы, винтовки, гранаты и прочее вооружение и свозили к сгоревшему пакгаузу недалеко от вокзала.

Николай отправился туда и пробыл там целый день. В полдень двое полицейских привезли на бричке ручные пулеметы, винтовки и кавалерийские шашки.

К исходу дня с автомашины сгрузили много оружия и несколько небольших ящиков, с которыми солдаты обращались очень осторожно.

«Патроны или гранаты», — подумал Николай.

Вечером он доложил командиру о свалке оружия. Получив приказ тщательно разведать пути подхода к пакгаузу и о его охране, Николай на следующее утро отправился выполнять задание.

Человек сорок местных рабочих ремонтировали железнодорожное полотно. Разбившись на небольшие группы, они заменяли шпалы, подгребали гравий. Руководил работами высокий широкоплечий фельдфебель в фуражке с черными плюшевыми наушниками, защищавшими уши от холода. Около рабочих он оставался недолго: дав указание, куда-то уходил на два-три часа.

В середине дня в крытой подводе привезли хлеб и воду в оцинкованной бочке. Рабочие вереницей потянулись к подводе. Фельдфебель, разрезая на две части небольшие буханки хлеба, с брезгливым видом совал «пайки» в замерзшие руки подходившим. Люди бережно отламывали или отрезали перочинными ножами кусочки хлеба, торопливо и жадно жевали их. Остатки прятали в карман. Напившись воды, выжидающе посматривали на фельдфебеля. Когда хлеб был роздан, фельдфебель приносил сигареты: каждый получал по пять штук. Одни тут же закуривали, другие прятали сигареты: то ли не курили, надеясь что-нибудь выменять на них, то ли откладывали удовольствие на время, когда окажутся дома, в тепле.

Внимание Николая привлек прихрамывающий рабочий. Присмотревшись, он узнал в нем бывшего бутылянина, который незадолго до войны женился и переехал жить в другую часть города. За подпрыгивающую походку его дразнили «Рупь-пять». Недалекий и наивный, хромой был отзывчивым, добрым малым и отличался большой физической силой.

Дождавшись конца работы, замерзший и голодный Николай встретил бутылянина и окликнул его.

— А-а, здоров, земляк, — сипло отозвался тот и, улыбаясь, спросил: — Тебе чего?

— Да вот хочу на работу пристроиться. Видел, что жратву дают. Ты не поможешь?

— Не только жратву, но и сигареты.

— Это совсем хорошо. Так как же насчет работенки? — Николай напрягал память, пытаясь вспомнить имя собеседника. Наконец-то его осенило: «Сергей!»

— Очень просто, через биржу труда. Но тебя не примут — малолеток.

— А я себе годов прибавлю.

— Ну если только так. Знаешь, приходи-ка ты завтра. У нас заболел Иван Литвин. Он ростом, как ты. Немцу все равно, документ ему не нужен, лишь бы работал. В обед получишь хлеб и сигареты.

— Я не курю, сигареты тебе отдам, — расщедрился Николай, глядя на повеселевшее лицо Сергея.

— Завтра жди меня около вокзала. Приходи с лопатой.

Сергей на прощанье ласково хлопнул Николая по плечу и свернул в переулок.

…В отцовской фуфайке, ежась от холода, Николай поджидал Сергея. Когда большинство рабочих уже собралось, показалась наконец припадающая на ногу фигура Рупь-пять. Фельдфебель приехал на мотоцикле, с безразличным видом пересчитал людей и хрипло скомандовал:

— Все работаль. Шнель, бистро!

Разбившись на бригады по семь-восемь человек, рабочие двинулись через путь к семафору за инструментом. Некоторые пришли со своими лопатами. Николай держался поближе к Сергею, а когда подошли к месту работы, обросший рыжей щетиной бригадир сказал:

— Хельхебель приказал сносить старые шпалы вон к тому месту, — и пальцем указал на тупик возле пакгауза.

Николай посмотрел туда. Между тупиком и сваленным в кучу оружием была уборная, за нею в нескольких десятках метров стояло сгоревшее здание из красного кирпича. «Там можно спрятать ящик», — подумал Николай и глянул на часового: тот расхаживал между вокзалом и пакгаузом.

Работа была тяжелой и грязной. Примерзшие к земле шпалы поддевали ломами и кирками, потом на палках или на плечах несли их к тупику, где складывали в штабель. Ослабевшие, полуголодные люди быстро уставали. Пришедший фельдфебель злобно кричал, требовал работать быстрее и угрожал, что не даст хлеба.

Николай превозмогая усталость, работал наряду со взрослыми. Мысли его были заняты одним: как осуществить замысел? Найдя кусок проволоки, он свернул ее и спрятал в карман — авось пригодится.

Когда пришло время обеда и люди группами и в одиночку двинулись к вокзалу, Николай крикнул им вслед:

— Шпалу криво положили, фельдфебель ругаться будет!

— Выслуживаешься, щенок. Сам поправляй, — сердито процедил сквозь зубы сутулый мужчина с колючими глазами и поплелся, отряхивая на ходу фуфайку.

— Давай вместе, — вызвался Сергей.

Положив ровно шпалу, они направились к вокзалу, где собрались уже все рабочие. Проходя мимо уборной, Николай подтолкнул в плечо попутчика:

— Ты иди, а я заскочу сюда.

Сергей поковылял. Николай, осмотревшись, решительно подошел к пакгаузу. Взял ящик. Прячась за стеной, пригнувшись, потащил его. Спустившийся с насыпи, Николай уже не был виден часовому, который расхаживал теперь по перрону. Перекинув через подоконник ящик, присыпал его снегом и направился к уборной. Вынырнув из-за стены, спокойно пошел к вокзалу. Часовой равнодушно смотрел на рабочих, выстроившихся в очередь за хлебом.