Артур Прокопчук - ГРУЗИНСКАЯ РАПСОДИЯ in blue

На следующий день я поднялся по улице, затененной громадными платанами и круто поднимающейся напротив круглого здания цирка, к новому зданию Института физики АН ГрССР. Точно в назначенное время я сидел в приемной, у дверей кабинета директора института, академика Андроникашвили.

Мне все там понравилось — и седовласый директор в строгом, голубовато-сером костюме, и отсутствие суеты в приемной, и облицованный светлым туфом, недавно выстроенный, институт, расположенный на горе над Курой, и "академическая" тишина в коридорах здания, и разлитое в воздухе спокойствие, может быть, связанное с летним периодом, отпусками или расслабляющей жарой.

Приятное впечатление произвел деловой и строгий, но очень доброжелательный подход директора к моему визиту, и даже то, что мне было поставлено условие обязательного выступления на расширенном ученом совете института, с темой на выбор. Специалистов в области физической оптики, — я это уже знал, — тбилисский университет не готовил, шансы мои повышались, оставалось преодолеть институтские "смотрины". Для выступления я предложил тему, которую еще не очень сам мог осмыслить, настолько она была новой, но она была эффектной, ее ввел в научный оборот, на рассмотрение специалистов, один из моих университетских профессоров, Степанов Борис Иванович, и я рискнул, а Элефтер Луарсабович одобрил. Мне он дал еще месяц на подготовку, к тому же ожидал возвращения кого-то из моих предполагаемых начальников из отпуска, чтобы окончательно разобраться в моей профессиональной пригодности.

Ну, что ж, месяц, так месяц, я не особенно огорчился. Хорошо, что я предусмотрительно захватил из Минска с десяток книг по своей специальности, в том числе и монографию Б. И. Степанова — "Отрицательная люминесценция". Вот об этом эффекте я и решил рассказать институтской аудитории, тем более что сдавать Степанову экзамен мне довелось у него дома, именно, по этой теме.

Как обычно, я не готовился задолго перед выступлением, мне хватало всегда нескольких дней для подготовки, и почти целый месяц, подаренный мне обстоятельствами, я посвятил дальнейшему изучению города, где я всерьез намеревался жить.

Я уходил с утра, и до наступления полуденной июльской жары бродил без всякой цели по тенистым старинным улочкам своего района. Поднимался по "авлабарскому" подъему мимо "плачущей" горы, забредал в район Кукии, зашел в костел на Ниношвили, где было тихо, спокойно и где пахнуло детством в Минске. Потом забирался все дальше и дальше, несколько раз поднялся к самой высокой точке над городом, на Мтацминда, в старом вагончике фуникулера, построенного "Бельгийским анонимным акционерным обществом" в 1905 году, и сохранившим свой облик со тех времен.

С четырехсотметровой высоты горы Мтацминда, с ее окруженных балюстрадами смотровых площадок, город казался кипящим котлом, и как в немом кино, беззвучно курился, затянутый голубовато-серым маревом. Звуки с улиц, глубоко изрезавших жаркую плоть города, глохли на подъеме в гору уже около средней станции фуникулера, и превращались на верхней станции, на самой горе в чуть слышное, неясное бормотание, в глухой шепот, на который накладывалась прерывистая трель несмолкаемого хора цикад.

Это была торжественная симфония тбилисского лета, апофеоз языческого праздника солнца, предвестие вечной жизни и вечности всего мироздания.

Перед самым отъездом из Минска, я съездил в Вильнюс и сшил себе жемчужно- серый костюм из тонкой голландской шерсти у известного в то время в наших "стиляжных" кругах, мастера-портного Воробейчика, и все не имел случая надеть его. Вот на "смотринах" в институте физики, я подумал, он будет к месту. В Тбилиси все мужчины 1958 года ходили только в черном, или белом. Мне надо было подчеркнуть свою идентичность, и быть на высоте положения, хотя бы внешне, — в Тбилиси одевались очень изыскано, но, на мой взгляд, излишне традиционно. Я не подозревал, что мой внешний вид может вызвать некую, как позже мне рассказывали, неравнодушную, дискуссию у основной массы слушателей моей лекции, которой была невдомек "отрицательная люминесценция". Выручил элегантный "батоно Элефтер", который в нужное время перевел обсуждение доклада в нужное русло, и похвалил меня принародно по окончании моего выступления.

Позже, "тет-а-тет", он все же сделал мне замечание по поводу излишней театральности моего выступления и одежды, более соответствующей встрече с любимой девушкой. Но по всему его виду было ясно, что он сразу же принял мою сторону.

Я был зачислен в институт на должность младшего научного сотрудника с окладом в 980 рублей в месяц. Начиналась моя научная деятельность, будущее стало приобретать хотя и не очень определенные, но обязательно розовые или голубые тона, судьба явно была ко мне благосклонна. Я стал доказывать ей, что она не ошиблась в своем выборе.

Начиналась моя работа в институтской лаборатории со странным названием "радиоактивные методы измерения". Со мной было в этой группе 12 человек. Я еще тогда не знал, что название это условное и нужно "Элефтеру" для каких-то его структурных стратегических ходов в Президиуме Академии, с одной стороны, и чтобы прикрыть основную тему, основное направление работ нашей небольшой группы.

Все направление, в котором предстояло работать мне, было тогда "крамольным". В любом "Философском словаре" последних лет, в очередной раз "кибернетика" именовалось "лженаукой", а словари иностранных слов и энциклопедические словари просто игнорировали это слово или, если и давали ему определение, то прибавляли к нему еще и очень модные тогда эпитеты, вроде "механистическая, метафизическая лженаука", которая (дословно из словаря) является "не только идеологическим оружием империалистической реакции, но и средством осуществления её агрессивных военных планов" (см. Приложение 1, "Кибернетика").

Полемизировать с философами того времени, исповедующими "марксистско-ленинскую диалектику", было опасно, так что кибернетика, как и генетика, тихо вызревала в научно-техническом подполье, под прикрытием заинтересованных в этих обоих направлениях руководителей военно-промышленного комплекса страны, рано распознавших ее будущую роль.

В 1948 году была издана работа американского математика Норберта Винера "Кибернетика или управление и связь в животном и машине", не увидевшая тогда своего читателя в СССР, так как сразу же была направлена на полки "спецхрана". В ней были изложены соображения по вопросам разработки моделей управления социумом, экономикой, аналогичные моделям управления сложными техническими системами. Эти крамольные идеи не могли стать достоянием советских научных работников, которым настойчиво внушался тезис марксистской философии о несводимости "высших форм" существования материи к "низшим формам". При поступлении в аспирантуру или при сдаче экзаменов для защиты диссертации (кандидатский минимум), в любой области науки главенствующей была эта основная доктрина "советской философии".