Александр Вертинский - Четверть века без родины. Страницы минувшего

Последней свидетельницей была женщина.

— Вы спрашиваете меня, что сделал мне этот человек? — заливаясь слезами, сказала она. — Вот!.. — Она разорвала на себе блузку, и французские судьи увидели — обе ее груди были отрезаны.

Шварцбард был оправдан.

Мои цыгане тоже были свидетелями. Они кричали на суде и били себя в грудь, рассказывая о замученных двух братьях, об отнятых конях, о сожженных родственниках. Их гнев был страшен. Девчонки рыдали, вспоминая то, что они видели еще детьми. Братья показывали красные рубцы — следы пыток. Их еле увели из зала суда.

1933 год, последний год моего пребывания во Франции, был годом больших крахов. Кабинеты министров летели один за другим. Ряд видных лиц, начиная от общественных деятелей и финансистов и кончая министрами, попал в скандальные истории. Беспримерные по изощренности и садизму убийства совершались чуть ли не ежедневно.

Русский миллионер Леон Манташев, бывший «нефтяной король», договорился с английским «королем нефти» сэром Генри Детердингом, что его «компенсируют» как бывшего владельца нефтяных участков на Кавказе за нефть, купленную Детердингом у Советского правительства. Только пять процентов, выданных ему авансом, составляли несколько десятков миллионов. Манташев жил широко, славился своими кутежами на весь Париж. Кроме Манташева, были «короли» помельче, которые тоже получали от Детердинга субсидию за «свою нефть» на Кавказе.

Как-то в доме у Браиловских я познакомился с французским сенатором Клоцом — очень светским, чопорным стариком. В течение всего обеда я беседовал с ним о Советской России, доказывая ему преимущества и силу новой, советской морали перед старой, догнивающей моралью Запада.

Старичок иронически улыбался и отвечал мне так, как отвечают детям, задающим наивные вопросы, очень занятые люди. Через несколько месяцев очаровательный старичок сел в тюрьму за подделку векселей.

Вокруг всесильных «львиц» группировались финансисты, политики, темные дельцы, авантюристы. Знаменитая Марта Анно — директрисса банка мелких вкладчиков — ограбила их, объявив себя банкротом. Сев в тюрьму, она оттуда грозила правительству Шотана разоблачениями и вскоре была выпущена под нажимом влиятельных лиц, у которых было рыльце в пуху.

Коммунистические газеты и листовки клеймили продажных министров и депутатов, доказывая, что они держат половину своих капиталов в Германии. Огромные толпы собирались у заборов, читая эти газеты и листовки. Народ кипел от негодования. В густой массе «беженцев», изгнанных Гитлером из Германии, незаметно была «импортирована» знаменитая «пятая колонна». И работала она вовсю. То в палате депутатов, то в сенате ежедневно вспыхивали скандалы.

Как-то в «Казанове» мне пришлось познакомиться с элегантным седеющим джентльменом, приехавшим со своей дамой. Дама была знаменитой опереточной актрисой Ритой Георг, с которой я был знаком по Вене.

Джентльмен оказался весьма известным дельцом Александром Стависким. Говорили о его сказочном состоянии, о его крупной игре в Монте-Карло, о том, что он «работает» с самыми «большими» людьми в правительстве. Среднего роста, немолодой, он имел те подчеркнутые манеры, которыми отличаются очень опытные светские шулера и авантюристы. Его красавица жена совсем недавно взяла первый приз за самый красивый экипаж на карнавале в Ницце. Рита Георг познакомила меня с ним. Он немного говорил по-русски, потому что, очевидно, был выходцем из Польши. Наша беседа касалась исключительно театра. Ставиский «субсидировал» гастроли Риты Георг в парижской оперетте. Он выказал себя большим знатоком театрального искусства и говорил, что как только освободится от «дел», обязательно выстроит в Париже театр для иностранных артистов. Через месяц нарыв лопнул. Раскрылась величайшая афера с ломбардами. Войдя в контакт с дирекцией нескольких из них, он закладывал простые стекла под видом изумрудов и бриллиантов. За эти стекляшки ему выдавали миллионные ссуды.

В этом деле был замешан ряд таких высокопоставленных лиц, что доводить это дело до суда было невозможно. Ставиский бежал. Агенты Сюрте-женераль поймали его где-то на границе и предложили покончить с собой. Его нашли мертвым в тюремной камере.

В конце 1932 года я приехал в Берлин, чтобы напеть граммофонные пластинки. У меня был контракт с концерном «Карл Линдштрем» для «Одеона» и «Парлофона».

Это была пора, когда Гитлер рвался к власти. Весь город быд покрыт огромными полотнищами флагов со свастикой. По улицам непрерывным потоком маршировали процессии молодых людей в новенькой коричневой форме с повязками на руке. Они лихо козыряли друг другу и, подымая руку, салютовали: «Хайль Гитлер!». Обыватели испуганно смотрели на их револьверы и опасливо покачивали головой.

— Оружие-то зачем же давать такой молодежи? — недоуменно говорили они полушепотом.

Но рассуждать уже было поздно. Молодые люди ходили по улицам, наклеивая на еврейские магазины плакаты с призывами не покупать ничего у «юде». Они заходили в рестораны и кафе, выбрасывая на улицу мирно сидящих там людей.

Многие бросились бежать из Берлина. Билеты на заграничные поезда были моментально раскуплены. Магазины спешно ликвидировались и закрывались.

Я приехал с намерением дать несколько обычных своих осенних концертов, но это уже не имело никакого смысла. Приехав на граммофонную фабрику, я застал в кабинете дирекции нациста с револьвером. Все двенадцать директоров этого огромного концерна уже бежали. Нацист, покачивая ногой в новом лаковом сапоге, презрительно щурясь, заявил мне, что никаких «иностранных» артистов им не надо, что у них есть достаточно своих, и подозрительно спросил — не еврей ли я случайно? Получив заверение в моем русском происхождении, он успокоился и немного сбавил тон.

— Вы можете подать в суд, если у вас есть контракт с ними, — посоветовал он. — Мы заставим этих «юде» заплатить вам все, что следует!

Приблизительно дня через три после этого ко мне в пансион-отель, где я остановился, пришла несколько странная делегация. Состояла она из трех-четырех дам и такого же числа мужчин.

Меня ждали в холле. Названные пришедшими фамилии были явно балтийско-немецкого происхождения: три барона, остальные — графини и баронессы.

Предложив им сесть, я осведомился о цели визита.

Дамы начали с комплиментов моему искусству и популярности. Это была, так сказать, «артиллерийская подготовка». Затем началась атака. Один из баронов, протерев очки и тщательно рассматривая свои холеные руки в родовых дворянских кольцах с гербами, осторожно подыскивая слова, заговорил.