Ираклий Андроников - Лермонтов. Исследования и находки

Не попал.

В Пушкинском доме… В Публичной библиотеке… В Литературном музее в Москве… В Историческом музее…

Нет.

Извлечения из записок Анненковой мог взять Петр Иванович Бартенев…

Не взял. Во всяком случае, подтверждения мы не находим.

Значит, два экземпляра машинописи – черновой и перебеленный – нам недоступны или, еще вернее, пропали. А где два других?

Экземпляр, принадлежавший внучкам старухи, хотела читать «вдовствующая» императрица. Надо искать в дворцовых архивах.

Не нашел. Стало быть, читать, очевидно, не дали, а увезли с собой за границу.

Экземпляр, посланный Шубинскому, предназначался в набор. Архив «Исторического вестника» не сохранился. Личный архив редактора – С. Н. Шубинского – цел. Он распался на части. Одна – в Пушкинском доме. Другая была в Библиотеке Академии наук в Ленинграде и поступила оттуда в тот же Пушкинский дом. Часть – в Публичной библиотеке, часть в Историческом архиве Ленинграда. Машинописных копии перевода там нет. Очевидно, никому в голову прийти не могло, что это – ненапечатанный оригинал ценнейших записок. Подумали, что какая-то копия. И как до́лжно не отнеслись.

Все перерыл! Знаю, о чем записки. Знаю, как интересны записки. И все, кто слышат про них, думают то же самое. А найти не могу!

Ехал как-то «Стрелою» из Ленинграда в Москву в одном купе с Цявловским Мстиславом Александровичем и с женою его Татьяной Григорьевной – крупнейшими пушкинистами. Рассказываю им про Мердер, про Анненкову, про то, как Пушкин, встретив ее (в ту пору еще Бухарину) в Москве, на балу, в доме Голицына, напомнил ей эпизод ее детства.

Когда его выслали из Петербурга в 1820 году и он оказался в Киеве, где ее отец был губернатором, он, принятый в доме, их, «как родной», часто спасался от гостей в детскую, где она – Вера Бухарина – с братом учила уроки. И там, следя за тем, как они повторяли по французской книжке урок географии, Пушкин был поражен названием сибирской реки, о которой прежде не слышал: «Женисеа»?..[371]

Я говорю очень громко. Цявловский вполголоса бурно меня поощряет, Татьяна Григорьевна сконфуженно уговаривает нас не шуметь и пожалеть четвертого пассажира. В пятом часу ночи сосед свесился с полки:

– Товарищи! У меня будет к вам просьба! Нельзя ли говорить погромче? Я не расслышал про Пушкина!

А записок нет, как и не было! А главное, там про Лермонтова! Ведь Анненкова хорошо знала его. Лермонтов навещал их. Могут оказаться совершенно неизвестные факты…

Спросил как-то году в тридцать восьмом у писателя генерал-лейтенанта Игнатьева Алексея Алексеевича:

– Вы Анненковых в Париже не знаете?

– Кого? Веру и Марью? Да были такие: знакомили когда

то еще в Петербурге. А что тебе от них надо, Андроников? Объясняю.

– Нет, не могу сказать, живы ли даже. Кажется, умерли. А ты что? Писать им собрался? Во Францию или на тот свет? По-моему, сейчас не момент!

Время идет. Нет-нет да и принимаюсь снова за поиски. То в Ленинграде ищу, то в Москве. Не выходят из головы фамилии лиц, причастных к этим запискам. Пойду к каталогу в архиве совсем по другому делу – рука тянется к карточкам: Анненкова, Струве, Нелидовы, Мердер, Бартенев, Шубинский…

Одна из «барышень Анненковых», как значится в адресной книге «Весь С.-Петербург на 1917 год», – вице-президент трудолюбивого общества «Муравей». Где архив «Муравья»? Где бумаги Нелидовых? Где архив Вогюэ? Он занимался русской литературой… Французского оригинала я не ищу. Он где-то за рубежом. Но где? Борис Кириллович Струве, которому записки достались, скончался в 1912 году молодым. К кому перешли его бумаги, сидя в Москве, не выяснишь.

Не было года, чтобы прекратил поиски. Четверть века перебирал в памяти и воображении, как залежалые зерна, фамилии, искал новых путей к утраченной рукописи.

1961 год. Путешествую с писательской делегацией по Лондону. Спрашиваю у парижанки, которая теперь живет в Англии, – она сопровождает нас и ездит с нами в автобусе:

– Не знаете ли вы каких-нибудь Струве́ – не в Соединенных Штатах; там печатает выпады против советской литературы Глеб Струве. Нет, других, живущих где-нибудь в Голландии, Франции, Бельгии…

– Да, в Париже живут. Только я не знаю их адреса.

Летом 1962 года еду в Москву из дачного городка Переделкино. Один известный писатель останавливает, просит подвезти его гостью:

– Пожалуйста!

Дорогой выясняется, что гостья преподает в Париже русский язык.

– А вы, случайно, – спрашиваю, – там Струве не знаете?

– Ну еще бы: Петра и Никиту. Давайте я запишу вам адрес. «Рю Клод Дэкаэн… доктор Пьер Стрюве…» На всякий случай и телефон, если попадете в Париж – сможете ему позвонить… Впрочем, зачем вам адрес и телефон, когда есть возможность поговорить с Петром Алексеевичем лично. Он – крупный хирург, прибыл в Москву на Онкологический конгресс и живет сейчас в «Ленинградской» гостинице. Между прочим, сегодня он, кажется, уезжает. Позвоните ему – вы успеете выяснить все вопросы. А я как раз направлялся в Иностранную комиссию Союза писателей. Рассказываю там.

– Зачем звонить, – говорят, – поезжайте немедленно. Пропу́стите случай.

Ожидаю в холле на этаже. Господин Стрюве́ еще не пришел.

Наконец появляется – приятной внешности, невысокий, неторопливый, обстоятельный, лет под сорок, со светлой русской бородкой чеховского фасона.

Называю себя. Здоровается очень приветливо. Оказывается, даже читал мою книжку.

– Неужели, – удивляется он, – мы тоже становимся персонажами ваших историй?

– Это будет зависеть от вас.

– В чем же дело?

– Была такая Вера Ивановна Анненкова…

– Бабка моей двоюродной тетушки, урожденной Струве, – уточняет Петр Алексеевич.

– После нее остались интереснейшие записки…

– Знаю. То есть я их не читал, но знаю, что они существуют.

– Существовали… Она завещала их своему внуку Борису Струве.

– Борису Кирилловичу? Это мой дядя, вернее, двоюродный брат моего деда… Но ведь он… давно умер.

– Он умер в двенадцатом году?

– Да, совершенно верно.

– А куда же делись записки?

– Об этом лучше всего могла бы сказать Мария Кирилловна Шевич. – Мария Кирилловна?

– Именно. Это родная сестра Бориса Кириллыча – моя тетка.

– Простите… а разве Мария Кирилловна…

– Жива в высшей степени! Бодра, обладает незаурядной памятью, несмотря на преклонный возраст, сохранила живой интерес ко всему… Я спрошу у нее. И почти убежден, что вы получите эти записки. Если только они уцелели и принадлежат действительно ей, я вышлю их вам с ближайшею почтой!.. На всякий случай давайте я запишу все это и справлюсь…

– У внучек Веры Ивановны – Анненковых, – продолжаю я свою песню, – был русский перевод извлечений из этих записок…

– Понимаю: речь идет о двоюродных сестрах Марьи Кирилловны… Вернее, может идти об одной: Марья Михайловна умерла, если не ошибаюсь, в сорок втором году. Что касается Веры Михайловны, то она, насколько я знаю, более или менее утеряла рассудок, и думаю, разговор с ней вряд ли к чему-нибудь приведет. Впрочем, по приезде в Париж я выясню все, что интересует вас, и тотчас сообщу.

– Буду вам очень обязан. Через несколько времени получаю письмо: «Имел сегодня длинный телефонный разговор с Марьей

Кирилловной Шевич, из которого выяснил:

1. Французский оригинал воспоминаний В. И. Анненковой остался в России. Борис Кириллович Струве скончался не за границей, как вы предполагали, а в Петербурге, в 1912 году. Рукопись воспоминаний была помещена его старшей сестрой, Верой Кирилловной Мещерской, в сейф. Что касается точного местонахождения сейфа, Мария Кирилловна точных данных не имеет, но как будто существуют только три возможности:

а) Государственный банк. Самое вероятное местонахождение. б) Международный банк. в) Сейф Елены Кирилловны Струве (в замужестве Орловой), на Галерной, 75.

2. Об извлечениях на русском языке М. К. Шевич никогда не слыхала. Боюсь, что розыск сейфа будет более чем трудной задачей, т. к. 45 лет тому назад с сейфами обращались не очень бережно».

Кладу письмо – снимаю с полки описание фондов Центрального государственного исторического архива СССР в Ленинграде. Открываю на слово «Банки».

Неплохо! Около двухсот тысяч единиц хранения в разделе «Государственный банк», около ста тысяч в разделе «Международный банк», а кроме того, частные банки…

Лечу в Ленинград. Прошу разрешения ознакомиться с описью материалов, извлеченных из банковских сейфов в 1917–1918 году. Ищу французский оригинал записок – оригиналато я не искал!..

Нет оригинала.

Собирали работников ленинградских архивов, рассказываю, жалуюсь, призываю помочь…

Нету!

Вернулся в Москву – на столе письмо из Парижа. От Струве!

«На днях навестил Веру Михайловну Анненкову. Она доживает свой век в старческом доме под Парижем – ветхая и совсем больная старушка. Соображает она весьма худо. Рукописи у нее нет, но… может быть, и была. Одна наша общая знакомая помнит, как несколько лет назад Вера Михайловна предлагала ей прочесть воспоминания бабушки. Это чтение так никогда и не состоялось. В то время она жила на собственной квартире в Париже. В старческий дом она переехала приблизительно три года назад. По всей вероятности, все ее бумаги перешли к одному из ее племянников. Может быть, среди них находился русский перевод мемуаров… Не кажется ли Вам забавным, что Вы ищете французский оригинал в России, тогда как я во Франции ищу его русский перевод?!»