Виктор Данилевский - Нартов

«Погорело в Академии, — пишет Ломоносов, — кроме немалого числа книг и вещей анатомических, вся галлерея с сибирскими и китайскими вещами, астрономическая обсерватория с инструментами, Готторпской большой глобус, Оптическая камера со всеми инструментами и старая Канцелярия с оставшимися в ней архивными делами».

Все это произошло в ночь с 4 на 5 декабря 1747 года, вскоре после того, как пробило четыре часа. Здание Академии догорало не один день. 9 декабря были присланы двести солдат с лопатами, топорами и кирками, чтобы закончить тушение остатков пожара.

Документы, написанные в связи с пожаром, многочисленны, в них называется много имен, но только один ученый упоминается, как боровшийся с пожаром, — А. К. Нартов.

Первое требование шумахеровцев о мерах по ликвидации последствий пожара представляло собой гнуснейшее оскорбление чести русской армии. Они заподозрили русских гвардейцев и армейцев в краже академических вещей и книг. В рапорте на имя формального руководителя Академии, ее президента К. Г. Разумовского было так и написано: «1) от полковых штабов и офицеров во всех солдатских квартирах учинить обыск, не явится ль у кого каких вещей или книг».

Государственная Военная коллегия империи, к своему позору, удовлетворила это требование и приказала произвести повальный обыск у всех «здешних полевых и гарнизонных полков гранодер и мушкатер и других чинов, бывших в пожарное во академии время». 9 декабря пришли ответы. Из лейб-гвардии Измайловского, из всех других гвардейских и армейских полков сообщили, что обыск везде произведен и «ни у кого никаких вещей не явилось».

В первый же день после бедствия Шумахер, Тауберт и их компаньоны сочинили еще один любопытный документ в качестве меры против возможности возникновения «всяких противных и предосудительных слухов» об академическом пожаре. Хотя еще никаких слухов не было, они уже составили целый план распространения своей версии, из которой следовало, что пожар чистая случайность и якобы убыток от него невелик.

Они требовали, чтобы официальный текст о пожаре — «апробованный артикул» — был срочно разослан через Государственную коллегию иностранных дел зарубежным русским послам, чтобы «слухи основательно опровергать могли». Точно определили, сколько текстов следует разослать за рубеж: «российских пятнадцать, немецких двадцать пять».

Чего же боялись шумахеровцы? Почему Так стремительно составили план опровержения слухов раньше, чем те успели появиться?

Они боялись правды.

Придет час и всю правду откроет тот, чья речь звенит и сегодня как слово народной мудрости. Это слово Ломоносова. Незадолго до своей смерти Михайло Васильевич писал: «Разные были о сем пожаре рассуждения… следствия не произведено никакого. А сторож тех покоев пропал безвестно, о коем и не было надлежащего иску». Ломоносов раскрыл: истинная причина пожара — шумахеровщина, прямой виновник — Шумахер. В этом свете становится понятным и появление на пожаре саней, исчезающих в ночной тьме с академическим архивом, и то, что пожар вспыхнул именно рядом с лабораторией Нартова, и таинственное исчезновение сторожа, и все остальное, включая попытку оклеветать русских солдат.

В свое время, когда Ломоносов был брошен под арест из-за козней шумахеровцев, Нартов протянул ему руку помощи, хлопотал об освобождении из заключения. Теперь Ломоносов восстанавливал правду о травле и преследованиях уже умершего Нартова.

В «Краткой истории о поведении Академической канцелярии» Ломоносов писал о том, что последняя в лице ее хозяина Шумахера постоянно занималась «утеснением советника Нартова» и довела до пожара Академии и его лаборатории: «Таковых обстоятельств не пропускал Шумахер никогда, чтобы не пользоваться каким-нибудь образом в утеснении своих соперников, и для того присоветовал перенести Канцелярию в Рисовальную и Грыдоровальную палату, а рисовальное дело перебрать в бывшую тогда внизу под нынешнею Канцелярией Механическую экспедицию, где имел заседание Нартов, который для сего принужден был очистить место, рушить свое заседание, а инструменты и мастеровые разведены по тесным углам. Сие же было причиною академического пожара, ибо во время сей перемены переведены были некоторые мастеровые люди в кунсткамерские палаты, в такие покои, где печи едва ли с начала сего здания были топлены и при переводе тогдашних мастеров либо худо поправлены или и совсем не осмотрены» [14].

Еще задолго до пожара Нартов чувствовал, что готовится какая-то подлость. Два года он категорически отказывался переводить свою лабораторию в новое помещение, пока не получил указ, подписанный 21 октября 1747 года К. Г. Разумовским. Девятнадцатилетний юнец президент всегда считал, что Шумахер «во всем прав». Не выполнить приказ брата влиятельнейшего из всех любовников Елизаветы было невозможно.

Лабораторию пришлось перевести на новое место.

Не прошло и двух месяцев, как случилась катастрофа. Только на исходе февраля 1748 года Нартов получил разрешение перенести спасенные от пожара станки в здания, нанимавшиеся Академией. Шумахер опять подстроил все так, что лаборатория оказалась растерзанной. Нартову пришлось отправить часть станков и материалов в дом Демидовых, часть — в дом Лопухина.

Годами Нартов добивался предоставления мастеровых и отпуска материалов для восстановления лаборатории. 17 июля 1750 года ему пришлось снова писать, что инструменты и станки с их «деревянными пьедесталами и набором железным и медным» «весьма повредились». Здесь же он указал, что некоторые части станков утрачены при пожаре, самые станки, годами не чищенные, начали ржаветь. Шумахер, продолжавший хозяйничать в Академии наук, упорно вел травлю, мешал привести в порядок станки. Несмотря на все козни Шумахера, Нартов сумел восстановить и сберечь станки так, что они сохранились до наших дней, и продолжал создавать новые машины и механизмы, деятельно готовил новых и новых учеников.

Вплоть до конца его дней Нартову мешали работать, продолжали отрывать от основных работ, загружали мелочами. Знаменитого инженера и ученого заставляли в Академии наук заниматься вытачиванием бильярдных шаров из слоновой кости, разработкой проектов увеселительной катальной горки для императрицы и ее приближенных. Триумфальный столб, несмотря на все усилия Нартова, так и не дали закончить. Нартову постоянно задерживали присвоение очередных чинов — только в 1754 году он был произведен в статские советники.

Особенно тяжело стало, когда наступили преклонные годы. Нартов начал болеть. Чиновники, узнавшие о его болезни, задержали выплату жалованья. Год прошел, пока он добился того, что Сенат специальным указом от 10 ноября 1754 года поставил на место зарвавшихся чиновников и приказал выплатить положенные деньги. Даже во время болезни Нартов напряженно работал, разрабатывал новые проекты, обучал учеников своему искусству создания «тайных и сокровенных машин». Он проектировал и строил вплоть до часа, когда смерть закрыла его глаза.