Артем Драбкин - Я дрался на «Тигре». Немецкие танкисты рассказывают

1 мая 1944 года срок моего отпуска истек. Явился в венскую комендатуру узнать, где в настоящее время находится моя часть. Поскольку оперативно предоставить запрошенные мною сведения в комендатуре не смогли, мне официально продлили отпуск еще на 3 дня. И только 4 мая я получил приказ следовать в свою часть, дислоцированную в Ниме на юге Франции. Именно там располагался штаб 9-й танковой дивизии. Заезжаю в Хинтербрюль проститься с детьми, женой и своими родителями. Они меня проводили на Южный вокзал Вены. Будущее неясно.

В Ниме являюсь для доклада в штаб 9-й танковой дивизии, откуда отправляюсь в Труае, где квартировал батальон. Прибыв в город 9 мая, первым делом отправляюсь на поиски гостиницы для солдат. Там встречаю одного сослуживца из батальона, тот подбросил меня на машине в часть. К вечеру я уже в роте, которая дислоцирована в деревушке. Доложил командиру роты о прибытии из отпуска. Еще по пути сюда я узнал от сослуживца, что всего за 5 дней до моего возвращения наш лагерь в Мэйи-ле-Кам буквально с землей сровняли самолеты союзников и в батальоне значительные потери. Среди погибших – мой бывший командир взвода и потом роты лейтенант Вайнмайер. Меня ждала куча работы: во время налета погибла вся документация батальонной канцелярии.

16 мая 1944 года из Санкт-Пёльтена прибывает пополнение из 33-го запасного танкового батальона. Занятия по боевой подготовке идут полным ходом. Несколько раз выезжаю в Труае посетить находящегося в тюрьме унтер-офицера, дожидающегося военного суда. В России он с еще одним танком стоял в засаде. Рано утром началась атака русских. Один солдат выглянул из танка и громко закричал: «Русские идут». И тут весь его экипаж выскочил из танка и убежал. Его судили, потому что он оставил стоять танк, ни разу не выстрелив и не уничтожив танк. Второй танк сделал пару выстрелов, и экипаж его не тронули. На военно-полевом суде командир роты и я, как старшина, давали показания. Его понизили в звании до ефрейтора и послали в штрафной батальон. Что с ним было потом, я не знаю.

В период отдыха и пополнения личным составом меняется и структура батальона. Роты передают обоз, полевую кухню, бензовозы и автомобили для перевозки боеприпасов, подразделения ремонтников во вновь сформированную хозяйственную роту. Теперь это подразделение полностью отвечает за наш тыл. Мало-помалу прибывает и долгожданная техника: танки, колесный транспорт, вооружение и снаряжение.

С началом вторжения сил союзников в Нормандии 6 июня 1944 года батальон приведен в полную боевую готовность.

Во второй половине дня 11 июня состоялось торжественное открытие нового солдатского клуба в Мэйи-ле-Кам. Мероприятие было организовано обществом «Сила через радость». С личным составом роты в этом торжестве принимаю участие и я. 28 июня на общем построении батальона командир батальона выступил с речью о военном положении Рейха и в особенности о высадке англо-американцев в Нормандии.

В июле 1944 года танковый батальон по железной дороге перебросили через Дижон и Лион в состав дивизии, дислоцируемой к тому времени в районе Сен-Реми южнее Авиньона. Едва успеваем прибыть и разместиться, нас снова в спешке заставляют грузиться и уже в составе дивизии следовать в Нормандию.

Следовало бы упомянуть, что моя легковушка «Фольксваген» серьезно пострадала от столкновения с «Пантерой». Я сидел на сиденье пассажира спереди справа с ручными гранатами на коленях. Оправившись от шока, я осмотрел повреждения и позвал командира ремонтного подразделения. Вскоре машину отремонтировали, но пришлось ездить без ветрового стекла и двух правых дверей. К тому же вместо бензобака пришлось поставить в кабину 20-литровую канистру с горючим, соединенную шлангом с двигателем. И вот на этой таратайке я прошел всю кампанию в Нормандии. Лишь 2 октября 1944 года я от нее отделался.

Районом стратегического сосредоточения дивизии 4 августа был избран участок западнее Аленсона. Поскольку большинство железнодорожных путей и узловых станций было разрушено, транспортные составы разгружались где попало. А потом техника следовала своим ходом. Наш танковый батальон изъяли из состава 9-й дивизии и переподчинили вместе с другими частями 5-й танковой армии группы армий «В».

20 августа 1944 года большая часть 8-й роты включая и ее командира, в ходе упорных боев попала в американский плен. Началась череда изнурительных и совершенно бесперспективных боев с намного превосходящими по численности и вооружениям силами союзников под Фалезом и Аржантаном. Наконец союзники сумели взять крупную немецкую группировку в гигантское кольцо окружения. Но многим частям все же удалось прорваться. В том числе и нам с водителем грузовика командира роты. Миновав Сену севернее Парижа, мы в Компьенском лесу соединились с подразделениями батальона, вернее, с тем, что от них осталось. Отсюда части дивизии на остающемся колесном транспорте направились через Суассон, Седан, Верден, Метц и Трир в район сосредоточения.

Чудом избежав ада последних дней, едва сколотив несколько ударных групп, 9 сентября мы снова участвовали в боях вблизи Аахена. Не участвующие в боевых действиях подразделения батальона перебросили в район Мертена южнее Кёльна. Моя 8-я рота разместилась в Вальберберге. Командиром роты был назначен лейтенант Гукенбергер. 15 сентября нас снова перебросили в район Вальдниля западнее города Мёнхен-Гладбах. Сюда же поступили новые танки «Пантера».

– В 1944 году вас перебросили на Западный фронт, чем война на западе отличалась от войны на востоке?

– Да… Там все было по-другому, но не лучше. Во-первых, авиация – днем мы вообще не могли двигаться, только ночью! У них было огромное материальное превосходство, потери все время восполнялись, а наши потери нет. Их было слишком много, и они были слишком сильные. Бензина не было. В Арденнах собирали последние остатки, сливая с грузовых машин в танки.

– В чем заключалась ваша функция старшины роты?

– Я отвечал за все, кроме непосредственно боевых действий, за все снабжение. Я каждый день должен был ездить на командный пункт роты, привезти людей или почту, получить приказы, организовать необходимые встречи и так далее. Такие примерно у меня были задачи. Чтобы с тылом было все хорошо, чтобы все были расквартированы.

– В минуты отдыха на фронте что вы делали?

– Приводили в порядок одежду, брились, мылись, купались, если была такая возможность. Прежде всего очень много спали. Если были вши – охотились за вшами.

– Что вы писали в письмах домой?

– Нам нельзя было писать какую-то информацию о войне, по которой можно было бы понять, где мы находимся, что мы делаем и какие у нас планы. Можно было писать только общую информацию, что у меня все хорошо, я здоров. Мне прежде всего хотелось знать, как дела у меня в семье, что делают дети. Все письма мы нумеровали, чтобы знать, что они все дошли по назначению, многие письма терялись по дороге, сгорали под бомбежками. Многие вообще не получали почту. Часто письма шли очень долго, до трех месяцев.

– Зарплату получали?

– Да, военные деньги. Потом, как старшина, я еще получал дополнительные деньги. Как профессиональный солдат, я посылал свою зарплату домой. Потом к военным деньгам была еще фронтовая надбавка. За каждый день боевых действий мы что-то получали.

– Эту фронтовую добавку тоже получала семья?

– Нет, ее платили нам. Но с деньгами на фронте ничего нельзя было сделать. Многие играли в покер на деньги. Кучи денег лежали на столе, они все равно были никому не нужны. Главное – не попасться, играть на деньги было запрещено с самого верха.

– Как вы восприняли покушение на Гитлера 20 июля?

– Мы особенно об этом не говорили, у нас не было времени, мы это услышали и приняли во внимание. Это было как и при капитуляции, тогда говорили, что Гитлер погиб на фронте, а потом мы узнали, что он совершил самоубийство, снял с себя ответственность. Я тогда сбежал из плена и шел пешком из Гамбурга в Бамберг, в мае я переплыл Эльбу. По дороге меня три раза ловили, я трижды сбегал из плена.

– После 20 июля ввели политофицеров?

– Да, это называлось офицер национал-социалистического руководства. Он ко мне зашел один раз в декабре 1944-го, когда я был уже старшиной роты, хотел узнать, как дела в роте. В его задачу входило ходить по полку, по ротам и узнавать, как настроение у солдат, рассказывать, что мы вот-вот получим новое оружие. Он один-единственный раз был у нас в роте… Мы, как солдаты, были недовольны, что в Нюрнберге повесили высших армейских офицеров. Все, или по крайней мере большинство, считали, что если дошло дело до казни, то надо было их расстрелять, а то, что их повесили, многих персонально задело.

– Какое отношение было к Ваффен СС?