Юлия Андреева - Букет незабудок

На одной из лекций сидящая в зале молодая студентка поинтересовалась, не начал ли он после тюрем и лагерей ненавидеть сотрудников наших «доблестных органов».

– Нет. Не они же меня сажали, – удивился вопросу Лев Николаевич.

– А кто?! – не поняла девушка.

– Коллеги, разумеется, – не раздумывая ответил Гумилев.

Студентка в буквальном смысле слова лишилась дара речи. Она стояла с широко открытыми глазами, отрывала и закрывала рот, – рассказывает Андрей Михайлович. – Сама мысль, что ученого могли сажать не злобные тупые энкаведешники, а собратья по научному цеху, была для нее настоящим шоком.

Лев Николаевич закуривает новую «беломорину», подходит к окну и вдруг радостно:

– Опять дождь! – Он любил жизнь во всех ее проявлениях.

Минут через тридцать увлекательной беседы встает, снова подходит к окну и с удвоенной радостью:

– Андрей! Дождь закончился!!!

Зимой 1990 года идут Гумилев и Буровский в Институт археологии. И тут дорогу им преграждает очередной митинг. Им бы обойти его сторонкой, ан нет, Лев Николаевич лезет вперед, вслушивается в то, что кричит очередной оратор, старается вникнуть в разговоры собравшихся. Между тем время поджимает. Буровский безуспешно тянет Гумилева к институту, тот сопротивляется. Ощущение такое, что он только этого митинга и ждал всю жизнь, и каждое слово здесь для него архиважно. Ну просто, кусок ему в горло не полезет, пока он свою порцию околополитического бреда не схавает.

Минут двадцать так проторчали, Буровский уже устал учителя уговаривать. Встал в сторонке, закурил. Наконец, должно быть, Гумилев услышал все, что желал услышать, и довольный выбрался из толпы:

– Андрюша, это просто поразительно! – с горящими глазами поделился он свежим открытием. – На свете есть множество людей, которым совершенно нечем заняться!

Была у Гумилева сотрудница-монголка, переводчик и этнограф Оолун (Луноликая). Говорят, у них был бурный роман… А потом она уехала домой в Монголию, где сделала карьеру: стала известной переводчицей в Академии наук. И вот, в какой-то момент, вспоминает она своего русского возлюбленного и делает ему вызов в Монголию. Не официальный (для этого нужно было, чтобы он какую-нибудь официальную должность занимал). Просто в гости, частная поездка.

Гумилев очень обрадовался, сразу же пошел заполнять официальные бумаги и… получил категорический отказ.

В то время, никто не понял, почему отказали? Теперь же эти бумаги подняли из архива и прочитали… Оказывается, в графе «Социальное происхождение» Гумилев честно написал: «дворянин», а в графе «Цель поездки»: «Провести отпуск с приятностью».

Вот его и не выпустили. Луноликая сама еще раз посетила Ленинград. Но произошло это в конце восьмидесятых, когда Лев Николаевич был уже много лет прочно женат и к тому же совсем стар… Его жена не желала этой встречи, вот она и не состоялась.

– Был он терпим и добр, открыт для общения, – рассказывает Андрей Михайлович, – со мной, совсем молодым человеком, готов был встречаться, читать и критиковать мои статьи, поил у себя на кухне чаем, советовал, те или иные книги.

Как-то раз договорились, что Андрей переделает или заново перепишет спорную статью и принесет ее Льву Николаевичу.

– Будете еще раз читать? – с сомнением уточняет Буровский.

– Буду, если не помру, – пожимает плечами Гумилев.

– Вы уж не помирайте, а?

– Я постараюсь! – Лев Николаевич энергично кивает головой: – Прочитаю, если не помру.

Ох уж эти «если». Не прочитал, потому что помер.

Как-то шел Андрей Балабуха мимо Ботанического института. Идет, о своем думает и вдруг у ворот цепляет взглядом объявление: «Срочно требуется столяр-белогвардеец».

Возникают закономерные вопросы:

а) Где они его возьмут?

б) Если они его возьмут, то не возьмут ли его другие тоже?

в) А вообще, какая разница, если столяр хороший?

Перечитал. Так точно. Еще раз. Совсем вплотную подошел и, как первоклассник, тыча пальцем и по слогам… В общем, где-то с пятого раза наваждение прошло: «столяр-белодеревец».

Держа в руках пакетик с краской для волос, прочла следующее: «Равномерно наносите краску на заоблачную часть головы». Имелось в виду «затылочную».

В повести братьев Стругацких «Полдень, XXII век» упоминается система «Каспаро-Карпова» – метод, помогающий снять «копии» мозга, дабы в дальнейшем построить его математическую модель. Произведение было опубликовано в 1962 году, когда Анатолию Карпову было всего-то одиннадцать лет, а Гарри Каспаров еще не родился.

Предисловие к первому изданию книги Бориса Вишневского «Стругацкие: двойная звезда» писал Михаил Амосов. В его тексте была такая фраза: «Когда мне было двенадцать-тринадцать лет, моя старшая сестра принесла мне «Понедельник начинается в субботу»…».

Книга вышла, и Борис Вишневский сразу же отправил экземпляр своему отцу в Израиль. Получив подарок, отец начал читать, очень удивился и перезвонил в Питер сыну: «Что-то я не понял, – начал он, едва только Борис снял трубку. – У тебя же нет старшей сестры».

Первый раз на семинар Стругацких писатель Святослав Логинов (тогда Витман) попал в 1974 году, в один день с Вячеславом Рыбаковым. Пришел, спросил:

«А фантасты когда собираются?»

Выяснилось, что ближайшее заседание семинара состоится через два часа. Так что Святослав, не заходя домой, все это время бегал по улицам, так и не сумев заставить себя хотя бы зайти в местный буфет, в котором можно было уютно устроиться до часа Икс.

«Там же писатели – страшно!»

В самом начале на семинар Стругацких принимали всех, – рассказывает один из старейших членов семинара Святослав Логинов. – Кандидата спрашивали:

– Пишешь?

– Нет.

– Пусть лучше на семинар ходит, чем пиво в парадняках жрет, – отмахивался Борис Натанович, и человека принимали.

Таким образом, на семинаре оказалось слишком много народа, из которого, в лучшем случае, писала треть. Произвели чистку, отсеяли лишних. Протокол приема сделался более жестким:

– Пишешь?

– Да.

– Рукопись.

– Нету.

– Ладно, в следующий раз принесешь.

Для многих следующий раз так и не наставал. И вскоре праздношатающийся люд снова собирался в изобилии. И Борис Натанович был вынужден объявлять новую генеральную уборку.

– О знаменитом на весь Ленинград семинаре Стругацких ходили странные слухи. В частности, рассказывали, будто бы на этом семинаре можно говорить все, что хочешь, о советской власти, и ничего тебе за это не будет. Поэтому время от времени на заседания забредали не любители фантастики, а дорвавшиеся до трибуны крикуны. При виде «пришельцев» Борис Натанович делал несчастное лицо, – рассказывает Святослав Логинов и тут же добавляет: – Не любил он дураков, а с нами – пишущими фантастику дураками – возился.