Хайнц Фельфе - На тайной службе у Москвы. Как я переиграл ЦРУ

Между тем я стал все чаще ощущать усталость от учебы в школе и начал приставать к отцу, чтобы он разрешил мне ограничиться неполным средним образованием. Мой отец считал меня уже достаточно взрослым и созревшим для того, чтобы отвечать за собственные решения, и согласился. Не последнюю роль при этом сыграли материальные соображения, так как пенсия отца не повышалась вместе с начавшимся ростом дороговизны, а посещение средней школы стоило теперь в месяц в два раза дороже. Учебные пособия и другие школьные принадлежности тоже подорожали. Оглядываясь назад, я должен сказать, что дальнейшее обучение практическим путем мне не повредило. Однако это был кружный путь, и притом каменистый.

После окончания школы весной 1934 года я начал обучаться точной механике на заводе оптических приборов. Это было как раз то, что соответствовало моим тогдашним запросам. Я хотел быть инженером и стал посещать вечернюю школу инженеров, одновременно изучая на вечерних курсах стенографию. Но вскоре я понял, что моих технических способностей хватало только для применения в домашнем обиходе, как основа для специальности они оказались недостаточными. Тогда у меня уже пробудился интерес к духовным, гуманитарным специальностям. Я долго раздумывал, чем мне заняться: медициной, историей или правоведением? От своих друзей я достаточно наслышался о все возрастающих трудностях при изучении медицины. Особенно много рассказывали о страшном экзамене после пятого семестра, перед которым все дрожали. И я решил, что, изучая юриспруденцию, смогу легче преодолеть стоявшие в то время перед каждым студентом трудности и буду лучше чувствовать себя именно в этой области. Способности к абстрактному мышлению, необходимые для этих наук, у меня имелись. Кроме того, юридическое образование давало ключ ко многим профессиям, таким, например, как судья, прокурор, бургомистр, дипломат, юрисконсульт, адвокат. Юристы могли также работать в экономике, промышленности, в области финансов. Такой широкий диапазон меня привлекал, поскольку, если избранное занятие окажется неподходящим, можно будет легко сменить поле деятельности. Так я и решил остановиться на изучении вопросов права и государства.

Но прежде всего следовало получить свидетельство о полном среднем образовании. А тут меня призвали на трудовую повинность, что, казалось, уже обрекало мои планы на неудачу. Однако руководство трудового лагеря, куда я был направлен, узнав о моих намерениях, переадресовало меня в числе 33 таких же кандидатов в другой лагерь, где в рамках созданного тогда союза по содействию студентам рейха проводилась ускоренная 18-месячная подготовка к сдаче так называемых «экзаменов для одаренных» за курс полной средней школы. Четверых из 33 кандидатов, в том числе и меня, допустили к этим экзаменам.

В сентябре 1939 года моим планам чуть не помешала развязанная Гитлером мировая война. После десятидневного участия в военных действиях я очутился в госпитале с тяжелым воспалением легких и больше в строй не вернулся. В госпитале у меня было достаточно времени, чтобы подумать о смысле войны. Я находил ее оправданной и необходимой, так как по-прежнему верил всему, что изрыгала мощная пропагандистская машина Геббельса. Если обновление Германии в данный момент может быть осуществлено только путем войны, то мы, значит, должны пройти этот тяжелый путь ради такой великой цели. Я надеялся, что он окажется коротким и не будет стоить Германии больших жертв. Первоначальные успехи вермахта укрепляли меня в этой иллюзии. Но то, что это будет для нашего народа путь, ведущий ко все возрастающим жертвам и даже к гибели нации, я начал осознавать все больше и больше только позднее.

Мое выздоровление затягивалось. Меня перевели в Дрезден, в местный госпиталь. Подготовка к сдаче экзаменов за полную среднюю школу уже началась, и по моей просьбе мне дали продолжительный отпуск, а вместе с этим и денежное довольствие. 28 февраля 1940 года меня по состоянию здоровья демобилизовали из вермахта, и я смог со всей энергией посвятить себя достижению поставленной цели.

Преподаватели на курсах были в большинстве своем высококвалифицированными специалистами. И мы все учились с прилежанием и настойчивостью, соблюдая дисциплину и помогая друг другу. Когда в марте 1941 года подошли экзамены, преподаватели дрожали не меньше нас: независимый государственный экзаменационный инспектор не знал жалости. Но скоро и он убедился, что мы полностью владели материалом.

Итак, свидетельство о полном среднем образовании было у меня в кармане, а вместе с ним и возможность поступить в один из университетов для изучения правовых наук.

Еще за несколько месяцев до экзаменов на аттестат зрелости у нас на курсах появились представители различных государственных учреждений, которые начали вербовать нас на службу в своих ведомствах и отраслях, естественно, при условии успешного окончания в дальнейшем высшего учебного заведения.

Меня заинтересовала служба на руководящих постах в охранной полиции прежде всего потому, что вербовщик от этого ведомства упомянул о возможности получить место полицейского атташе в дипломатической службе. Такие должности уже существовали в Токио, Риме, Виши и Мадриде.

После отборочного экзамена, на котором проверялись только имеющиеся знания и степень спортивной подготовки, я был вновь призван на военную службу и затем откомандирован в Берлин на учебу как кандидат на руководящую работу в охранной полиции, входившей в СС. Конечно, это были гораздо более благоприятные обстоятельства, чем они складывались для меня в начале войны в Польше.

Мне назначили ежемесячную стипендию в 180 рейхсмарок (тогда этого вполне хватало на жизнь), полностью компенсировали плату за учебу, а также выдали деньги на учебные пособия. Так я начал жизнь студента со свободным посещением Берлинского университета Фридриха-Вильгельма, ныне Университет им. Гумбольдта! Единственно обязательным было являться раз в неделю на специальные лекции и коллоквиум, которые велись эсэсовскими юристами и знакомили с полицейским правом и вообще со службой. Позже прибавились еще обязательные занятия спортом, особенно верховой ездой и фехтованием. По крайней мере, на бумаге я числился служащим в системе Главного управления имперской безопасности (РСХА) и, как таковой, пользовался бесплатным проездом на всех видах транспорта Берлина.

Должен сознаться, что меня тогда захлестывали эмоции. Мы, откомандированные на учебу служащие СС, чувствовали себя элитой нации, призванной осуществить грандиозные предначертания ведущей роли немецкой нации, в которые твердо верили. По-другому мы и не могли чувствовать. Кипевшие в нас критические настроения и дух протеста молодости ловко и бесстыдно использовались, чтобы привлечь нас к осуществлению преступных целей Гитлера. В то же время нам казалось, что мы были свободны от всякого принуждения и вели вольную студенческую жизнь в Берлине, которая давала большие возможности для удовлетворения наших интересов. Единственное, на что можно было пожаловаться, так это только на то, что лекции были переполнены слушателями, тем самым уменьшалась возможность более интенсивного обучения и контакта с профессорами. Я испытывал большую тягу к знаниям и кроме обязательных по учебной программе дисциплин захватывал и другие области, посещая лекции по криминологии, судебной медицине, психологии, графологии, по вопросам преступности среди молодежи и др., хотя экзаменов по ним не было.

Если в Дрездене я вращался в узко ограниченном кругу, то сейчас передо мной открывались широкие возможности контактов, которые я активно использовал. Я считал своим долгом как можно глубже знакомиться с самыми разными духовными течениями того времени, читал книги Бруно Брема, Ганса Гримма, Томаса Манна, увлекся романом Ремарка «На Западном фронте без перемен». Большое впечатление на меня произвела книга англичанина Уорвика Дипинга «Капитан Сорелл и его сын». Особое любопытство возбуждали во мне книги, сожженные нацистами на костре перед Берлинской оперой. Я всячески старался достать их.

Нам был хорошо известен Эрнст Тельман под именем Тедди. Определенное впечатление производили на нас и такие известные тогда личности, как анархист Макс Хельц, такие противники Гитлера, как, например, пастор Мартин Нимеллер, епископ Мюнстера граф Гален, призывавший в своих пасторских посланиях к борьбе против нацистов. Причины нашего интереса не были политическими, просто эти люди привлекали тем, что выступали против чего-то и мужественно отстаивали свое мнение. Имея привычку думать самостоятельно и объективно, я, конечно, замечал противоречия между словами и делами руководства рейха, но считал это неизбежной болезнью роста движения, сопутствующим явлением. Тем не менее я все-таки стал более критически относиться к тому, что видел, точнее формулировать свое мнение. Как это ни парадоксально звучит для сегодняшнего читателя, но немаловажными в этом плане оказались еженедельные коллоквиумы с участием специалистов из СС. На них (так сказать, в своем кругу) с непривычной для меня откровенностью говорилось о всех недостатках в партии и государственном аппарате и указывалось, что после войны появится необходимость проведения различных реформ и на нашу долю – будущего поколения руководящих кадров – выпадут задачи решающего значения. Партия подвергнется чистке, государственный аппарат будет изменен в направлении его большей целесообразности. Все это, разумеется, было просто активной демагогией.