Лиля Брик - Пристрастные рассказы

1967 — закрытие музея Маяковского в Гендриковом переулке по инициативе Л. В. Маяковской, сестры поэта.

1968 — кампания травли в печати против Л. Ю., начатая статьей В. В. Воронцова (помощника М. А. Суслова) и А. И. Колоскова «Любовь поэта», опубликованной в № 16 журнала «Огонек». Тираж французской газеты «Юманите» со статьей Эльзы Триоле в защиту Л. Ю. в СССР конфискован.

17 июня 1970 — смерть Эльзы Триоле от сердечной недостаточности.

1974–1977 — Л. Ю. Брик предпринимает усилия по освобождению режиссера и художника Сергея Параджанова, осужденного на пять лет строгого режима.

1975 — поездка в Париж по приглашению Музея современного искусства на открытие выставки «20 лет работы» Маяковского. Знакомство с Ивом Сен-Лораном.

Осень 1976 — последняя поездка Л. Ю. в Париж. Встречи с Ивом Сен-Лораном.

30 декабря 1977 — благодаря вмешательству Л. Ю. и Луи Арагона освобожден Сергей Параджанов.

Май 1978 — Л. Ю. прикована к постели из-за перелома шейки бедра.

4 августа 1978 — Л. Ю. покончила с собой, приняв смертельную дозу снотворного.

7 августа 1978 — гражданская панихида и кремация Л. Ю. Брик.

7 мая 1979 — согласно последней воле прах Л. Ю. был развеян в поле под Звенигородом Московской области.

Основную часть этой главы составляют воспоминания, опубликованные в предыдущих изданиях этой книги под названием «А теперь об Осипе Максимовиче».[4] Предлагаемый читателям вариант публикуется впервые и охватывает школьные и юношеские годы жизни автора, а также короткий период замужества до 1915 года, то есть до встречи с Маяковским. Собранные воедино из фрагментов, написанных автором в разное время, они оставляют впечатления незаконченного произведения, но дают довольно полное представление об образе жизни Л. Ю., ее круге интересов и знакомств.

1905 год начинался для меня с того, что я произвела переворот в своей гимназии в четвертом классе. Нас заставляли закладывать косы вокруг головы, косы у меня были тяжелые, и каждый день голова болела. В это утро я уговорила девочек прийти с распущенными волосами, и в таком виде мы вышли в залу на молитву. Это было ребяческое начало, после которого революция вошла в сознание. Класс разделился на равнодушных и сознательных. Мы собирали деньги, удирали на митинги. Моей подруге было легче, а я каждый день выдерживала бой. Папа распластывался перед дверьми и кричал, что я выйду из дому только через его труп, не от того, что не сочувствовал, — боялся за меня. Я плакала и удирала с черного хода.

Мы собирались дома и в гимназии, требовали автономии Польши, выносили резолюции и организовали кружок для изучения политической экономии. Руководителем кружка выбрали Осю Брика, брата нашей гимназистки. Он учился в восьмом классе 3-й гимназии, и его только что исключили за революционную пропаганду. Все наши девочки были влюблены в него и на партах перочинным ножиком вырезали «Ося». Я познакомилась с ним только тогда, когда он с сестрой зашел за мной, чтобы вместе идти к Жене, у которой в первый раз собирался наш кружок. Ося представился мне: «Я Верин брат». Назавтра Вера, по Осиному поручению, спросила, как он мне понравился, и я со всей серьезностью ответила, что очень, как руководитель группы. Мне было 13 лет, и я совсем не думала о мальчиках и Верин вопрос поняла чисто по-деловому.

Кружок наш жил недолго. Москву объявили на военном положении. По вечерам занавешивали окна одеялом, мама и папа раскладывали пасьянс. Каждый шорох казался подозрительным, и когда ночью раздался звонок, я, уверенная, что обыск, в мгновение ока разорвала и спустила в уборную многочисленные брошюрки и фотографии Марии Спиридоновой и похорон Баумана. Оказалось — не обыск, а швейцар просил закрыть окна еще плотнее.

Ждали еврейского погрома, и две ночи мы провели в гостинице. Я плакала и возмущалась, пытаясь объяснить, что нас потому и бьют, что мы не защищаемся, но меня не слушали.

Папа достал револьвер, который ночью лежал у него на ночном столике, а на день запирался в несгораемый шкаф. Один раз папа забыл убрать его, и мама заперла спальню снаружи на ключ, так боялась оружия.

Ося стал звонить мне по телефону. Я была у них на елке. Ося провожал меня домой и по дороге на извозчике вдруг спросил: «А не кажется вам, Лиля, что между нами что-то большее, чем дружба?» Мне не казалось, я просто об этом не думала, но мне очень понравилась формулировка, и от неожиданности я ответила: «Да, кажется». Мы стали встречаться ежедневно, я отнеслась к этой ежедневности как к должному. Ося испугался и в один из вечеров сказал мне, что ошибся и что недостаточно любит меня. Я больше удивилась, чем огорчилась. У моей подруги Тани было несколько взрослых братьев, у братьев — товарищи. Я ходила к ней учить уроки, подружилась со всей компанией, и на ближайший гимназический бал отправились все вместе.

Бал устраивали в Охотничьем клубе, во всех залах. Мы с Таней — распорядительницы: большие белые воротники, красные распорядительские банты, по бутоньерке на каждом плече, лакированные туфли. Мы, конечно, окружены. Танины братья — взрослые, элегантные, необычайно эффектные. Мы танцуем непрерывно и отрываемся разве только для того, чтобы выпить лимонаду или съесть пирожное. Мы царицы бала. Пришли и Ося с Верой.

Узнав меня в таком великолепии, Ося не удержался, подошел ко мне и пригласил на вальс. «Спасибо, но я устала», — и тут же пошла танцевать с кем-то другим, блистательным.

Назавтра Ося позвонил мне и предложил пойти с ним, с Верочкой, Лизочкой и Сонечкой в оперу на «Манон Леско», у них ложа. Опять мы каждый день разговаривали по телефону, и каждый вечер Ося должен был приходить ко мне. Я хотела быть с ним ежеминутно, у него не оставалось времени даже на товарищей. Я делала всё то, что 17-летнему мальчику должно было казаться пошлым и сентиментальным. Когда Ося садился на окно, я немедленно оказалась в кресле у его ног, на диване я садилась рядом и брала его руку. Он вскакивал, шагал по комнате и только один раз за все время, за полгода должно быть, Ося поцеловал меня как-то смешно, в шею, шиворот-навыворот.

Летом мы с мамой собрались уезжать в Тюрингию, расставаться с Осей мне было очень тяжело, хотя он обещал мне писать ежедневно.