Ханс Беккер - На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950

Но после возвращения в Германию к нам вернулось хорошее расположение духа. В Позен (Познань) прибыл сменный гарнизон, а нас отправили домой. Что это была за поездка! Мы пели военные песни, пили и играли в карты. Наше возвращение домой, возвращение победоносных воинов в фатерлянд, было незабываемым. Нас повсюду обнимали и целовали, старались поприветствовать и обласкать, забрасывали цветами, шоколадом и конфетами. Но то тут, то там среди всеобщего ликования я наблюдал то старую мать, то молодую вдову, которым никогда уже не доведется увидеть своего сына или мужа. Он исчез навсегда, ушел, не сказав последнее «прощай» семье и родной стране, и эти женщины молча стояли в веселящейся, кричащей толпе с улыбкой и слезами на глазах одновременно.

Что касается меня, то в то время я был полностью уверен, что мне удастся выжить. Ведь я был слишком молод, чтобы погибать. Погибнет кто-то другой, но никак не я. А я обязательно выживу и вернусь домой. В бою я никогда не напоминал себе, что это не маневры, что пули были настоящими и они несут смерть. Точно так же, как игрок, который верит в свой выигрыш, я верил в то, что сумею выжить.

Сегодня я часто думаю о том, стоило ли тогда моей вере помогать мне избежать гибели. После того как я провел в армии многие годы, побывал в боях и в плену, я уже не жалею Ульриха и Георга, которые погибли рядом со мной в Польше. Сегодня я бы сказал: солдату, которого убили в польской кампании, удалось избежать несчастий, голода и лишений, ошеломляющих ударов Красной армии и общения с НКВД. Он избежал и тех бед, которые мы навлекли на нашу бедную Германию, которые больно ранили в самые сердца нас, ветеранов, когда мы были далеко от дома, и еще больше, когда мы наконец туда вернулись.

Во время войны можно было приехать домой в отпуск и узнать, что твоим отцу и матери нечего есть, что им приходится не только беспокоиться о том, что сейчас происходит с их сыновьями, но и страдать от недоедания. Можно было наблюдать за тем, как членов вашей семьи унижают официальные власти, для которых настоящими людьми были только члены партии. Так случилось и с моей семьей, а ее палачами были те уклонившиеся от войны, которых национал-социалистическая партия, в отличие от нас, решила приберечь на будущее. В таких условиях даже самый лучший боец легко мог потерять волю к победе. Лично я упорно сражался с врагами и редко задумывался над тем, что происходило вокруг меня и к чему это могло привести.

Но тогда, во время отпуска осенью 1939 года, все эти тягостные мысли были еще далеко в будущем. Я любовался красотами баварских пейзажей, того, что было моим родным домом, благодарным взглядом солдата, которому может быть не суждено когда-нибудь увидеть снова эти картины, как, например, Ульриху и Георгу, что родились среди гор, а были похоронены на бескрайних равнинах.

После отпуска меня перевели в другую часть, потом еще в одну: было похоже, что в армии происходила грандиозная реорганизация. Проходя программу подготовки горных стрелков, я упал и сильно расшибся. После выздоровления медицинская комиссия признала меня негодным для службы в этом роду войск, и меня снова направили в другую часть. Теперь я снова вернулся в артиллерию, где и начинал службу. Сначала я служил в обычной артиллерийской части, потом — в моторизованной.

После того как я, по моему мнению, окончательно оправился после болезни, я вновь попал на курсы переподготовки в Йютеборге, к югу от Берлина. Интенсивная программа обучения длилась три месяца. Но за длительной муштрой последовала награда. В конце программы тем, кто прошел экзамены, было присвоено звание унтер-офицера. Меня направили в мою прежнюю пехотную часть на должность артиллериста, а вскоре мое имя уже стояло в списке солдат, которых направляли на фронт во Францию в качестве пополнения.

К тому времени война во Франции шла всего несколько месяцев (автор ошибается. Боевые действия во французской кампании начались 10 мая 1940 г., 14 июня был сдан Париж, а 22 июня подписано перемирие. — Ред.), но общее настроение сильно отличалось от того, что было в Польше: это был мой первый опыт того, что принято называть маневренной войной. Мне пришлось участвовать в нескольких беспорядочных боях, затем как-то я повел двух других солдат в атаку на французский опорный пункт. Мы захватили семерых пленных, за что меня наградили Железным крестом 2-го класса.

Вскоре после этого бои разгорелись с новой силой, в моем подразделении потери были ужасными, а я сам был ранен. К счастью, ранение было легким, в мягкие ткани. После оказания мне медицинской помощи тут же, на переднем крае, я вернулся к тем своим товарищам, которым посчастливилось выжить.

После тех боев мы часто усаживались вместе и просиживали так до поздней ночи. Звезды светили точно так же, как и в мирное время. Доживем ли мы когда-нибудь до времени, когда снова наступит мир? Я всегда был уверен в том, что я-то точно доживу, но, может быть, доживет и кто-то из моих товарищей. Но кто? На их лицах я иногда читал печать смерти, и тогда вскоре, после следующего боя, их закапывали в холодную землю. Бывало, что кого-то взрывом просто разносило на куски. Тогда мы думали, что это было самое худшее время в нашей жизни. Я и представить себе не мог, что в недалеком будущем я буду вспоминать о тех наших посиделках, как чуть ли не о счастливых днях.

И снова пуля противника поставила на мне свою метку. На этот раз я был ранен более серьезно. Война во Франции для меня закончилась. Меня отправили в тыловой госпиталь, а оттуда — домой в отпуск. Там меня встречали как героя. Принимали тепло, однако без прежнего всеобщего воодушевления. Герои перестали быть редкостью, а война стала менее притягательным событием.

Вскоре мне предстояло вернуться на службу. Я получил новое назначение, которое оказалось последним в моей военной карьере. Позже меня чуть не казнили только за то, что я принадлежал к этому соединению, и, в конце концов, это стоило мне долгих лет заключения. Но тогда я не испытал никаких неприятных чувств, когда моя мать за завтраком прочитала мне это сообщение:

— Тебя направляют в 12-ю танковую дивизию.

Как и любому незваному гостю на русской земле, мне понадобилось какое-то время на то, чтобы понять, что, как и представителей других народов, русских нельзя было грести под одну гребенку. По моему первому впечатлению, все они поголовно были злобными нищими людьми и походили больше на зверей, чем на людей. В бою они не знали жалости, как стадо голодных волков.

Однако как-то произошел случай, который я не смогу забыть до конца жизни. Со мной никогда больше не происходило ничего подобного ни до ни после. И я до сих пор вспоминаю о нем, как о ночном кошмаре. Возможно, найдутся скептики, которые мне не поверят, но, как свидетель, я готов чем угодно поклясться, что это действительно произошло. Если правда то, что те, кто побывал на пороге смерти, не способны солгать, то это в полной мере относится ко мне: ведь я несколько раз испытал это чувство, следовательно, давно потерял всякий вкус к тому, чтобы приукрашивать то, что произошло со мной на самом деле.