Хассо Стахов - Трагедия на Неве. Шокирующая правда о блокаде Ленинграда. 1941-1944

Говорится, что «огромное количество немецких солдат послушно и безмолвно принимали участие в явно выраженных преступлениях». В этом нет каких-либо новых научных открытий. Но какое же все-таки это «огромное количество»? Подход с определенной меркой к данному вопросу, разумеется, совершенно не означает сокрытия постыдных фактов или прославления смертоносных оргий. Но не даст ли сравнение с преступлениями Красной Армии более точную и честную картину войны на уничтожение, которая бушевала между обеими воюющими сторонами и которую они обе, бесспорно, вели самым безжалостным образом? И до этого любая война развязывала зверства. И до этого всегда жестокость порождала жестокость. А как часто фанатизм играл при этом губительную роль? Военная дисциплина подавляет слабости характера и морали, но она их не устраняет. То есть подонки остаются такими и в военной форме. Садизм сидит в голове, а не в одежде. Дисциплина способна вызвать сверхчеловеческие достижения. Но она может также, если ею пренебрегают или используют в низких целях, привести к античеловеческому террору. Примеры этому постоянно возникают и после 1945 года.

Конечно, тут же встает вопрос, почему те, кто знал о преступных намерениях, не выступили сразу же и всеми средствами против этого? Разумеется, им будет дана оценка по самым высоким моральным критериям, которые некогда с гордостью взял на вооружение офицерский корпус. Но не кажется ли просто смешным подобный упрек со стороны наших современников, которые оправдывают характерные ошибки термином «изменение ценностей», а нечто само собой разумеющееся отождествляют с «вторичными добродетелями»? О том, что произошло с теми, кто пытался противодействовать, зная при этом, что они сжигают все мосты за собой, можно долго размышлять, побывав во дворе здания «Бендерблокс» в Берлине, где были расстреляны Штауффенберг и его друзья, или взглянув на крюки для разделанного мяса в тюрьме Плетцензее, на которых в мучениях умирали военнослужащие, участвовавшие в заговоре против Гитлера.

Я принадлежал к солдатам группы армий «Север». Тогда мне только исполнилось 19 лет, и я был винтиком в военной машине. О бедствиях Ленинграда я еще ничего не слышал. Я также не представлял, насколько малы были мои шансы на выживание, на то, что я не останусь калекой. Видя себя в том времени, я не испытываю стыда, но и не ощущаю особой гордости. Из каждой сотни юношей нашего призывного возраста 35 человек погибли, многие были ранены, ни один не избежал тяжелых психологических последствий.

Так зачем же сегодня необходим этот взгляд назад? Многие ведь горят желанием предать прошлое забвению и лицемерно откреститься от него, перестать задумываться, отрешиться от самопознания.

Ответ очень прост: память народов невозможно уничтожить. Тот, кто знает мир, тот способен рассказать о нем. С другой стороны предубеждения тоже являются повсеместно ходовым товаром. Они искажают картину, которую создают немцы и русские друг о друге. Горестные воспоминания и застывшие клише холодной войны, видимо, еще долго не будут преодолены. Но поскольку нам не помогут идти дальше вперед ни причитания о виновности, ни утешения, то вначале необходима ясность.

Лишь того нельзя ввести в заблуждение, кто обладает знаниями. Такой человек способен свободно давать оценку и действовать. Отсюда данный рассказ приобретает особую актуальность. Он проясняет небольшой отрезок из фазы современной истории, который не может забыть ни один из русских людей и который надеются забыть многие немцы. Речь идет не о толковании тонких ходов на шахматной доске стратегов, не о представлении высоких подвигов и чувств. Мною движет вопрос, что означали в той мрачной повседневной действительности, для такого большого числа людей, в те судьбоносные годы горы планов операций, протоколов, статистических данных, донесения об обстановке, успехах и потерях, аналитические данные, обвинения, оправдания, на основе которых сегодня мы пытаемся проследить события и историю. И почему эта история и сегодня все еще так сильно воздействует на мысли, чувства, поступки народов?

Ленинград, теперь вновь Санкт-Петербург, представляется наиболее подходящим в этом смысле городом, потому что он, как пишет философ Эрвин Шаргафф, наряду с Верденом, Сталинградом, Освенцимом, Дрезденом и Хиросимой, принадлежит к самым эпохальным символам нашего столетия. Но также и потому, что он наглядно показывает, что означал в то время второстепенный театр военных действий. Во всяком случае таким хотел его видеть Гитлер.

Этот рассказ возник из бесед с теми, кто пережил то время, из ответов на вопросы молодых людей, из архивных документов, хроник, дневников и, не в последнюю очередь, из собственного опыта. Возможно, он будет способствовать тому, что немцы и русские увидят друг друга в менее искаженном свете и что мы, наконец, начнем искать в большей степени не то, что нас разделяет, а вновь откроем то, что нас объединяет.

Лето 1929 года. Я стою на пляже. Вода окатывает пальцы моих ног. Это Балтийское море. Даже самая маленькая волна имеет свой гребень. Блестящие пузырьки скользят то вперед, то назад, а между ними попадаются крошечные угольки. Легкий прибой сгоняет хлопья пены, песок, белый и гладкий. Я глубоко вдыхаю запах соли, морских водорослей и рыбы, морского такелажа, смолы и подсолнечного масла.

— Ты, мальчик, рожденный в Померании, — говорит дедушка. — Родом ты из Штеттина. Пляж, на котором ты стоишь, это часть померанского побережья. Там, на той стороне, за кромкой, где сливается небо с водой, лежит остров Борнхольм. Он принадлежит датчанам, — говорит дедушка. — Мы, померанцы, были и датчанами. За ним находится шведское побережье. Шведами мы были тоже. Сзади нас, далеко за дюнами, расположена Марка Бранденбург (бывшее княжество, затем основное ядро Пруссии. — Ю. Л.). Бранденбуржцами мы тоже были. А вот сюда, вправо, уходит Польша. Поляками мы также были долгое время. Ты пруссак, в пруссаках заложена частица от каждого из этих народов, — говорит дедушка. — Даже от французов. Они здесь также побывали. И от русских. Их сабли гордо мерцали здесь в лучах солнца.

Я полностью уверен, что когда-нибудь мне доведется плыть по Mare Balticum, так обозначается на дедушкиной карте Балтийское море. Тогда я узнаю, что нас окружает.

Спустя много десятилетий моя мечта осуществилась. Я нахожусь на борту теплохода «Европа», и мне очень нравится моя каюта. Корабль — белоснежный, как лебедь, и быстрый, как дельфин. В нем чувствуются сила, простор и надежность. И он быстроходный: может развивать скорость в двадцать один узел — почти сорок километров в час. Своей длиной — в двести метров — он внушает уважение, подобно первоклассному отелю. Все очень удобно, практично и элегантно. Сделано так, чтобы не зависеть от окружающей среды.