Нас не поставить на колени. Свидетельства узника чилийской хунты - Родриго Рохас

Однако ночи часто бывали неспокойными. Солдаты, дежурившие у дверей камер, делали все для того, чтобы не дать арестованным уснуть: они пели, кричали, бегали по коридорам, колотили в двери прикладами винтовок. Кроме того, всю ночь слыщались пулеметные очереди — то очень близкие, то отдаленные. Первые свидетельствовали о новых расстрелах, вторые — о продолжающихся зловещих операциях карателей.

Часто на рассвете в раздевалку входил офицер с солдатами. Они уводили кого-нибудь из арестованных. Как правило, о дальнейшей судьбе несчастного мы больше ничего не знали и могли лишь догадываться, что с ним произошло…

В концлагере, устроенном военной хунтой на Национальном стадионе, тысячи сынов и дочерей нашего народа впервые увидели жестокое и антигуманное лицо фашизма. Попав во власть озверевшей солдатни, они поняли глубочайший смысл призыва к единству рабочего класса и всего трудового народа.

Для тысяч заключенных Национального стадиона стало ясно, что одним из основных факторов, предопределивших успех фашистского переворота 11 сентября, а быть может, даже главным фактором, было то обстоятельство, что врагу удалось постепенно изолировать рабочий класс, практически лишить его союзников в непролетарских слоях чилийского общества.

В эти дни заключенные постепенно убеждались в том, что политика коммунистической партии была реалистична, справедлива и научно обоснована.

Многие из тех, кто в недавнем прошлом обрушивались с нападками на коммунистов, поняли и, как честные революционеры, открыто признали, что их действия были продиктованы духом сектантства и в немалой степени узкопартийными интересами.

Само собой разумеется, политические беседы и дискуссии по идеологическим вопросам не были единственным занятием узников Национального стадиона.

В камерах организовались неплохие хоры. Источником бодрости, душой борьбы за поднятие боевого духа был молодой коммунист, работавший ранее в медной промышленности, по имени Пейнета Гонсалес. Он стал активным организатором и руководителем хоров. И когда нужно было приободрить узников какого-нибудь сектора, раздавался жизнерадостный голос Пейнеты: «Эй, как там у вас дела?» И сектор сразу же дружно откликался на его вопрос.

С неустанной энергией, воодушевляя всех, дирижировал своим замечательным хором один из руководителей МАПУ Висенте Сота; в качестве дирижерской палочки он использовал палку, на которую опирался во время ходьбы, поскольку одна нога была у него в гипсе.

Из разных уголков огромного стадиона доносились громкие боевые песни. Не успевали в одном секторе смолкнуть последние строки ставшей бессмертной «Венсеремос!» («Мы победим!»), как с противоположной трибуны раздавалась песня испанских революционеров «Четыре генерала», в текст которой заключенные внесли свои изменения.

Все эти боевые песни, которые народ совсем недавно распевал в полный голос на своей родной земле, на всех дорогах Чили, разносились сейчас над стадионом, звуча в ушах наших тюремщиков как выражение непреклонного боевого духа и твердости всех, кто томился в застенках Пиночета.

Каждый день выпускали на свободу иногда небольшую, иногда довольно многочисленную группу арестованных. Но в то же время каждый день, каждую ночь прибывали новые пленники, чтобы занять место тех, кто был выпущен на свободу — условно или без права покидать свой дом. Освобожденные могли через несколько дней вновь подвергнуться аресту, пыткам или встретить свою смерть.

…Офицер подходил к микрофону и объявлял: «Лица, чьи имена будут перечислены ниже, должны немедленно прибыть к черному диску, откуда они будут отправлены по своим домам».

На трибунах без конца аплодировали, а когда получавшие свободу люди выстраивались в шеренгу, тысячеголосый хор запевал: «Уж час настал, чтобы сказать «прощай»…»

Иногда то, что группу заключенных временно отпускали на свободу, использовалось прислужниками Пиночета для того, чтобы устроить вокруг этого рекламную шумиху с привлечением телевизионных камер и своры репортеров из «Меркурио».

Постепенно и те из нас, кто до сих пор еще не подвергался допросу, познакомились со зверскими методами, применяемыми к патриотам в камерах пыток, которые располагались в верхних этажах стадиона и на соседнем велодроме. Мы имели возможность также познакомиться и с «командами умиротворения», как иносказательно называл этих заплечных дел мастеров некий унтер-офицер, которого я знал еще раньше по Училищу специальных войск в Колина. Здесь он «командовал» одной из групп заключенных.

Наконец, после недельного пребывания на стадионе в качестве «военнопленного» мне было объявлено, что на следующий день в 6.30 утра меня поведут на допрос.

К тому времени я уже довольно близко познакомился со многими товарищами по камере и знал, к какому политическому течению принадлежит каждый из них. Здесь были коммунисты, представители МИР и радикалы, социалисты и члены МАПУ, социал-демократы и христианские демократы, члены партии левых христианских демократов и независимые, а также беспартийные. В каждую камеру, разумеется, были подсажены и доносчики, агенты разведывательной службы. Но мы всех их уже знали.

Был еще полумрак, когда в камеру вошел унтер-офицер в сопровождении двух солдат. Они пришли за мной.

— Захватите одеяло, оно вам понадобится, — сказал мне унтер-офицер.

Товарищи по камере пожелали мне удачи, и я отправился по гаревой дорожке к черному диску, расположенному напротив президентской трибуны.

Там уже находилось сотни две заключенных, которых тоже собирались допрашивать в этот день. Нас выстроили, сделали перекличку и приказали ждать, пока из камер, расположенных в помещениях плавательного бассейна, приведут женщин, которые вместе с нами отправятся на допрос.

Женщины, в большинстве своем работницы здравоохранения и текстильной промышленности, стали во главе нашей длинной колонны, которую с обеих сторон конвоировали солдаты с автоматами. Мы прошагали по гаревой дорожке и, дойдя до Марафонских ворот, свернули во внутренние садики и миновали зеленые шатры походного госпиталя. Наконец дошли до велодрома, расположенного вблизи проспекта Педро-де-Вальдивиа, в каких-нибудь 600 метрах от собственно стадиона.

Его стены из тесаного камня напомнили нам теперь Дорогу Наций в Бухенвальде — зловещем лагере смерти, созданном гитлеровским фашизмом.

— Пошевеливайтесь… вашу мать!

Приказ, отданный в столь любезной форме, сопровождался пинками и ударами прикладов.

— Лейтенант Лев, срочно зайдите в комендатуру.

— Лев-2, распределите пленных по трибунам.

— Лев-3, подойдите со своей группой к центральному газону велодрома.

Команды раздавались из динамиков, и военные, носившие эти зашифрованные клички, сразу же бросались выполнять их.

— Все пленные должны покрыть головы одеялами.

Головы всех арестованных мужчин и женщин, сидевших на трибунах и на траве или маршировавших вдоль внешней кирпичной стены, отделявшей велодром от улицы, были закутаны одеялами. Теперь мы могли только слышать слова команд, шаги бегущих людей да звяканье затворов.

Через полчаса арестованных начали делить на группы по 10 человек для «команд умиротворения».

Приблизительно в 9.30 я услышал по радио свое имя, произнесенное вслед за именем артиста Анхеля Парры.

— Лев-5, этих десятерых проводите