Курляндский - Игорь Юльевич Лебеденко

Вениамин Юрьевич потом любил в шутку говорить дочери:

— Я женился на твоей маме, потому что она была богатой: у нее был чемодан. Но она меня обманула. Оказалось, что это не ее чемодан, ей его одолжила на время сестра.

В ответ на эту шутку глаза у жены всегда лукаво блестели.

Похоже, что наличие чемодана в собственности, конечно, не сыграло роли в женитьбе, но производило впечатление. Иначе почему бы, спустя десятилетия: он вспоминал об этом?

А впрочем, это была дежурная семейная шутка.

Тридцатые годы — трудные годы. На покупку парусиновых туфель или ситца на платье студентам выдавались талоны. Стипендии хватало только на борщ и винегрет в студенческой столовой. Но все-таки в день стипендии девушки-студентки бежали в Столешников переулок в знаменитую кондитерскую, где можно было, стоя у столика, полакомиться вкуснейшим пирожным.

Эта кондитерская с лучшими пирожными в Москве, которые готовились по старым рецептам в собственном еще дореволюционном цеху, просуществовала десятки лет и пользовалась неизменной любовью москвичей.

Москва формировала молодых людей: образ мысли, поведение, интеллект.

Нина и Вениамин приехали учиться в столицу из небольших провинциальных городов. Москва распахнула перед ними двери музеев, театров (студенческая галерка), дала возможность общения с профессорами, учеными, открыла дорогу в специальность и науку.

В студенческие годы, до самой женитьбы, Курляндский как уже упоминалось, жил у старшей сестры — Евы.

Примечательно, как выглядела эта комната в коммунальной квартире: концертный рояль у стены, письменный стол у окна, кроватка сына, буфет, в углу, под потолком — скворечник, в котором жила на «свободном выгуле» белка (из скворечника периодически доставали чайные ложки, Евины бусы и другие мелкие предметы), под скворечником стояла хохломской работы тумба невероятной красоты с лампой под абажуром, тахта, покрытая ковром, спускающимся со стены, и шифоньер с зеркальной дверью.

Когда сын Евы, Гарик, был маленьким, ему подарили игрушечный молоточек. Гарик ходил по комнате и всюду — «тюк, тюк» — забивал воображаемые гвозди. Подошел к шифоньеру, сказал «тюк» и стукнул по зеркалу. Зеркало на уровне роста ребенка перечеркнула трещина. Потом знакомый художник нарисовал по этой трещине яблоневую ветку с розовыми цветами. Она и цвела на зеркале пару десятков лет.

Есть поверье, что разбитое зеркало приносит несчастье. Так оно и случилось. Началась война. В первую же осень погиб хозяин комнаты — военный корреспондент Николай Неклюдов: бомба попала в редакционную «эмку». Теперь его имя высечено на мраморной стене в Центральном Доме журналистов. Но это было потом.

А пока, в середине 30-х годов, здесь собиралась молодежь (мало еще у кого были собственные комнаты). Стол был неприхотливым, иногда только винегрет и селедка. Еще Ева пекла пирожки с картошкой. Но зато танцы — до утра. В моду как раз вошел фокстрот. Все они были очень молоды тогда: хозяева — Ева и Николай, молодожены Веня и Нина, веселая команда из газеты «Гудок» — Илья Ильф и Евгений Петров, Валентин Катаев, который, кстати, и устроил Николая Неклюдова репортером в «Гудок», Михаил Булгаков, Юрий Олеша; приходил сосед с другого этажа с женой, — Семен Николаевич Поспелов — будущий профессор, генерал, Главный терапевт Красной Армии; художник Николай Соколов (один из Кукрыниксов), который был неизменным поклонником Евы до конца своих дней. Умер Соколов после своей девяностолетней годовщины. А Еве сейчас, когда пишутся эти строки, сто лет, и в гостиной у нее в тяжелых золоченых, тоже столетних, рамах висят его этюды и картины, а на полках стоят с автографами книги Кукрыниксов, последние из которых были изданы в конце 90-х прошлого столетия.

Летом Курляндский повез молодую жену, которая кроме Рязани и Москвы еще ничего не видела, к морю, в абхазский городок Гудауты.

Они сняли комнату в побеленном, утопающем в буйной цветущей, плодоносящей кавказской зелени домике. В саду росли грушевые деревья, усыпанные перезревшими плодами, которые звонко шлепались на землю. На крыльцо выходила хозяйка и басовито звала: «Вассо! Вассо!» Из-за дома на зов выбегал веселый поросенок и с громким хлюпом подбирал разбившиеся в лепешки груши.

Море завораживало. Солнце покрывало тела шоколадным загаром. Окончательно выгоревшая светлоглазая блондинка была неотразима. Эмоциональные новые местные друзья звали в горы, на шашлыки. «Не надо ездить в горы, — предупредила хозяйка, — украдут они твою красавицу!» В семейном архиве хранится глянцевая черно-белая фотография-открытка. На ней изображен цветок магнолии. На обратной стороне рукой Курляндского написано «Нинуська, помнишь, как начальник городской милиции в Гудаутах на центральной улице залез на магнолию, чтобы нарвать тебе букет».

Летели дни, насыщенные кавказской экзотикой.

А вечерами из всех ресторанчиков разливалась мелодия сезона: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»

Жизнь была прекрасна. Родилась дочь. Сдали госэкзамены. Получили специальность. Начинался серьезный, сложный путь — бег с препятствиями по вертикали в науку, в жизнь.

Двое выпускников 1-го медицинского института с ребенком на руках без кола и двора. С новорожденной из роддома они приехали к тетушке Нины — Марии Ильиничне, по мужу Зенкевич. Мария Ильинична была вдовой, жила в двухкомнатной маленькой квартирке. Надо сказать, что это был примечательный дом в Грохольском переулке, построенный в начале XX века для семей рабочих-железнодорожников. Комнаты в этом доме имели форму вагонов — длинные, узкие, с выгнутыми потолками, как крыши у вагонов. Вообще-то квартир в доме было немного — по одной на каждом этаже, а в остальном в длинном коридоре гостиничного типа двери — друг против друга. Каждая длинная, похожая на вагон комната — для одной семьи. В конце коридора — общая кухня и общий туалет — на весь этаж.

Муж Марии Ильиничны умер в сорок два года. Он был машинистом. Водил и пропагандистский поезд Троцкого. После его кончины вдова осталась с четырьмя детьми. Правда, старшая дочь вышла замуж и жила отдельно, но старший сын с женой, дочь и младший сын жили в отчем доме. Вот в эту немаленькую семью студенты Нина и Веня Курляндские принесли новорожденную дочь. Для них гостеприимно положили на пол перину. Для новорожденной на два сдвинутых стула положили подушку — получилась импровизированная детская кроватка. Потом кто-то из домочадцев откуда-то принес большую вывеску, на которой было написано «Светлана», и прибил над стульями на стене.

Маленькую девочку Марья Ильинична привозила в Александровский сад, и Нина прибегала