Фред Уинтерботэм - Операция «Ультра»

Не в серокаменном четырехугольнике старинного университетского колледжа, а в обычном английском загородном доме, окруженном зелеными лужайками с одинокими деревьями, собрался самый цвет науки, интеллектуальные львы. В Блечли прибыли несколько самых выдающихся математиков современности. Александер, Бэббедж, Милнер Барри, Гордон Уэлчмен — это были имена, о которых шептались в шахматном мире. Деннистон уговорил их покинуть комфортабельные лаборатории в университетах и присоединиться к нашим секретным сотрудникам, чтобы попытаться доказать или опровергнуть теорию о том, что если человек способен сконструировать машину для постановки математической задачи, то он может точно так же сконструировать машину для ее решения.

По общему признанию, самым выдающимся среди наших сотрудников, занимающихся «Энигмой», был Дилли Нокс. Это был совсем молодой, высокий, даже долговязый человек с непокорной черной шевелюрой, а его взгляд за стеклами очков, казалось, всегда был устремлен куда-то далеко. Как и умерший в момент своего триумфа Митчелл, конструктор истребителя «спитфайер», склонившего чашу весов в нашу пользу во время битвы за Англию, Нокс, зная, что он неизлечимо болен, отдавал все силы, чтобы разрешить проблему вариантов «Энигмы», введенных немцами для дальнейшего усложнения шифров между 1940 и 1942 годами. Как и Митчелл, он умер, завершив свою работу. Дж. X. Тилтмен, другой блестящий талант, был позаимствован у армии. Высокий темноволосый человек с коротко подстриженными усиками, он неизменно носил форменные клетчатые брюки своего полка, которые со временем сменил на зеленые широкие вельветовые брюки, считавшиеся не совсем уместными в 1939 году. Оливер Стречи, высокий, немного сутулый, с седеющими волосами и широким лбом, был индивидуалист; его глаза за стеклами очков всегда улыбались, словно он находил жизнь ужасно забавной, за исключением тех случаев, когда наш хозяин в субботнее утро, стоя у нижней ступеньки лестницы, собирал у нас чеки. Оливер был на редкость одаренным музыкантом. По-моему, он играл на нескольких инструментах, но больше всего любил играть в четыре руки с Бенджамином Бриттеном на огромном фортепиано в своей довольно неряшливой лондонской квартире. Был среди нас и «Джош» Купер, с которым я виделся довольно часто, так как он занимался главным образом авиационными делами. Это тоже был блестящий математик. Хотя ему еще не было сорока, он пользовался очень сильными очками; казалось, ему часто мешали прямые черные волосы. Дик Притчард, молодой, высокий, гладко выбритый, круглолицый, с тихим голосом, по любому вопросу мог говорить с мудрой проницательностью. Он тоже был очень музыкален. В то время меня поражало, как часто искусство разгадки чужих шифров бывает тесно связано с превосходными математическими и музыкальными способностями. Играть по вечерам в бридж с этими людьми было страшновато. Им все давалось легко, а разговор с ними всегда был интересным. Я с удовольствием пробыл бы дольше в нашем загородном убежище, но вскоре стало ясно, что «странная война» будет продолжаться всю зиму 1939/40 года, поэтому я увез свой маленький штаб обратно в Лондон, чтобы быть ближе к министерству авиации. В Лондоне мне очень не хватало профессорской атмосферы Блечли.

Теперь уже не секрет, что сотрудники Блечли использовали для разрешения загадки «Энигмы» новую науку — электронику. Я не современник века компьютеров и не пытаюсь их понять, но в начале 1940 года меня торжественно ввели в святилище, где стояла колонка бронзового цвета, которую венчало изображение, похожее на какую-то восточную богиню, которой суждено было стать оракулом Блечли, по крайней мере, когда ей этого захочется. Это было волшебное творение, внушающее благоговейный страх. Нам всем, конечно, было интересно, получит ли этот великий эксперимент практическое применение, и если да, то успеют ли этого достигнуть к началу «горячей войны», которая, как мы теперь чувствовали, обязательно разразится весной. Гитлер дал нам шесть месяцев передышки. Все военные ведомства, я думаю, полностью использовали каждый день. Мы все знали, что этого слишком мало, но, по крайней мере, в этой одной жизненно важной области открывались огромные, поразительные возможности, ибо в наших руках была та самая шифровальная машина, которую немцы станут использовать для связи во время войны.

Это было, должно быть, где-то в конце февраля 1940 года, когда люфтваффе, очевидно, получили достаточно машин «Энигма», чтобы хорошо обучить операторов и приступить к отправке ряда практических радиограмм. Радиограммы были довольно краткими, но, видимо, содержали ингредиенты, которых ожидала бронзовая богиня. Мой новый начальник полковник Стюарт Мензис дал указания, чтобы ему немедленно докладывали о всех успешных результатах, и как раз в то время, когда на смену жестоким холодам этой морозной зимы пришли первые солнечные апрельские дни, оракул Блечли заговорил. Мензис вручил мне четыре полоски бумаги, каждая из которых содержала краткое распоряжение люфтваффе, касающееся назначений личного состава в части. С разведывательной точки зрения они не представляли большой ценности, если не считать мелких сведений административного характера, но для сотрудников Блечли-Парка, для Мензиса и, конечно, для меня они были как волшебный золотой клад.

Чудо свершилось.

Примечание. После того как была впервые опубликована эта книга, польские офицеры, живущие теперь в Англии, заявили, что поляки построили несколько машин «Энигма», воспользовавшись сведениями, добытыми на заводе в Германии с помощью польских криптографов, и что предположительно одну из этих машин они передали нам. Это вполне может быть правдой. Бесспорно, польские математики и технические специалисты проявили талант и большое мужество, но эту историю я излагаю так, как мне рассказали ее в то время.

Стюарт Мензис попросил меня передать драгоценные первые результаты Чарлзу Медхерсту, начальнику отдела воздушной разведки министерства авиации, который вскоре был повышен в должности и стал помощником начальника разведывательного управления штаба военно-воздушных сил. Чарлз был невысок, коренаст, черноволос и обладал быстрым умом, тихим голосом и очень приятным чувством юмора. Он был когда-то моим начальником в министерстве авиации. Я его хорошо знал: в 30-х годах мы вместе совершали инспекционные поездки по Ближнему Востоку. Когда в то утро я вошел в его кабинет, он, как обычно, улыбнулся мне, и, хотя его стол был завален бумагами, я заметил, что он выкроил время для встречи со мной. Я вручил ему полоски бумаги. Он взглянул на них, но мысли его были явно заняты чем-то другим, потому что он просто вернул мне бумажки и сказал: «Надо будет добыть что-нибудь поважнее». Очевидно, он принял их за маловажные клочки информации, а не за волшебные творения, хотя Мензис рассказал ему все об «Энигме» и о наших надеждах научиться расшифровывать некоторые радиограммы.