Александр Эткинд - Мир мог быть другим. Уильям Буллит в попытках изменить ХХ век

В 1916 и 1917 годах «Philadelphia Ledger» регулярно печатала большие, на разворот, статьи Буллита, которые он присылал из Германии: об отношении берлинцев к американцам, об атмосфере в столице, карточках на еду и системе социальной помощи; о вероятном вступлении Голландии в войну, о ее армии и о возможности использовать каналы и насыпи для обороны; о том, что кайзер в декабре 1917-го намерен приплыть в Америку на мирную конференцию; о состоянии германской экономики, о берлинской бирже, банках и банкирах; и наконец, о восточном фронте, который Буллит повидал с запада, из Германии. В сентябре 1916 года армейская машина доставила его из Берлина на 500 миль к востоку, к Ковно; здесь, среди разоренных еврейских местечек, шли бои с российской армией. Он разговаривал там с офицерами, слышал падающие снаряды, видел кавалерийский парад прусских гусар и с аэроплана обозревал линии русских окопов. Их самолет обстреляли, что стало для Билла первым военным опытом; в общем, он «отлично провел время», записывала с его слов Эрнеста. Немцы были невысокого мнения о российской дисциплине, но фронт здесь долго уже стоял на месте. Филадельфийская газета печатала репортажи Буллита в том виде, как они дошли, пройдя немецкую цензуру; там, где цензор вычеркивал слова и пассажи, стояли звездочки, хорошо заметные читателям газеты.

В Берлине Буллит провел много часов в разговорах с Вальтером Ратенау, крупным промышленником, который станет министром иностранных дел Веймарской Германии и будет убит на этом посту в 1922 году. В своем интервью Ратенау верно предсказывал, что война закончится через два года, в 1918-м, но не предвидел революции в России. Он не надеялся на территориальные приобретения в Европе, но рассчитывал, что Германии отойдет часть бельгийских колоний в Африке. В правительстве он с начала войны отвечал за распределение естественных ресурсов – угля, руды, нефти; британская блокада на морях отрезала Германию от многих поставщиков. Ратенау впервые ввел статистический учет и планирование ресурсов, запретив использовать их для невоенных целей.

Буллит предсказал, что русское наступление захлебнется, что и случилось. Интервьюируя одного из высших руководителей Германской империи (Эрнеста не сообщает его имени), Буллит спросил его, готов ли был бы он в обмен на сепаратный мир с Россией отдать ей Константинополь. «Да», – ответил тот. «Но турки вряд ли согласятся с этим планом», – резонно возразил Буллит. «Ничего страшного, – сказал германский собеседник. – Стоит нам опубликовать полную информацию об армянской резне, и немецкое общественное мнение будет так настроено против турок, что мы сможем выйти из союза с ними».

Эрнеста писала: «Быть военным корреспондентом довольно приятное занятие. Ты ведешь шикарную жизнь, как гость правительства; ты ужинаешь и выпиваешь с генералами… Для тебя устраивают парады и кавалерийские маневры… Одно плохо: если ты написал для своей газеты о войне что-то интересное и необычное, цензура не даст это напечатать». Видимо, она имела в виду германскую цензуру, с которой аккредитованные корреспонденты должны были согласовывать репортажи. Собственную книгу Эрнеста с гордостью назвала «Неподцензурным дневником». В общем, молодоженам скорее нравились немцы; впрочем, они старались трезво смотреть на вероятного противника: «Билли сказал мне, что немцы самые нравственные люди в мире, когда имеют дело с немцами, и самые безнравственные, если они имеют дело со всем остальным миром».

Эта пара любила поговорить и о «жалком невежестве наших собственных конгрессменов», шокируя их немецких друзей. Америка сохраняла нейтралитет, а манеры высших классов в Европе – и в Германии, и среди ее врагов – восхищали молодых американцев так же, как истощенных войной европейцев восхищало американское богатство. Обе стороны были очарованы друг другом. Редкое для американца пребывание в военном Берлине дало Буллиту объемное видение Европы, которого были лишены его друзья и читатели, зависевшие от своих британских и французских контактов. Возможно, именно в это время в столице воюющего и потенциально враждебного государства Буллит впервые ощутил себя членом общеевропейской элиты – ее посторонним, но желанным советником, посредником между ее конфликтующими частями, пророком ее несчастий [10].

В отличие от Второй, Первая мировая война не была войной идеологий. Ее сутью являлась борьба за природные ресурсы – уголь, руду, продовольствие, каучук. На деле, по крайней мере, двум участницам войны – России и Америке – их хватало; но Россия сражалась за доступ к средиземноморским проливам, видя во владении Константинополем цель русской истории, а Америка настаивала на праве контролировать Западное полушарие, хотя на него мало кто покушался. Остальные видели источник необходимых ресурсов в африканских, южноамериканских, европейских колониях и за них-то и воевали. Американские либералы, однако, не любили колониализм европейского стиля и с основанием считали, что он ведет к войнам и разорению. Америка сама когда-то была европейской колонией, и героическая борьба с заморской метрополией стала ее великим прошлым. К власти в это время – через полвека после Гражданской войны – как раз пришли южане: Вудро Вильсон и его ближайший советник Эдвард Хаус были выходцами с американского Юга. Вильсон и Хаус видели в Гражданской войне империалистические притязания Севера, нуждавшегося в Юге как в сырьевой колонии, и нечто подобное они нашли в развивавшемся европейском конфликте. Они не возлагали вину за войну на Германию; та была не более виновна в развязывании империалистической войны, чем Британия. В этом кругу либеральных пост-имперских политиков зародилась идея национального самоопределения как универсального решения европейских проблем; с этой идеей Америка вступила в войну после того, как Германия потопила несколько американских судов и в феврале 1917-го отказалась ограничивать атаки своих подводных лодок. К тому же Германия попыталась втянуть в войну Мексику, что по мнению Америки распространяло на Новый свет империализм европейского стиля.

Объявленное в апреле 1917-го вступление США в мировую войну было связано и с революцией в России. Общественное мнение, с которым Вильсон пока еще считался, понимало войну как генеральное сражение между современными демократиями и старыми монархическими режимами. Такому пониманию мешал неуклюжий союз между демократическими государствами Западной Европы и царской Россией. Написанный в 1925-м роман Буллита «Это не сделано» сохранил память о спорах 1916 года. Главный герой, журналист филадельфийской газеты спорит с сестрой:

– Вильсон выпустил очередную ноту и я собираюсь написать о ней для утреннего выпуска…