Стивен Ребелло - Хичкок. Ужас, порожденный «Психо»

Задолго до того, как газеты заговорили о Гейне как о монстре, его богобоязненные односельчане числом в семьсот человек отреклись от него, признав чудаком. Вечно улыбающийся, неженатый отшельник, Гейн бродил по 160 заброшенным акрам земли, когда-то принадлежавшим его родителям и брату. Даже местные, которым в голову не приходило нанять его хотя бы на случайную работу или как сиделку для детей, устали от его безрассудных идей. Он любил возмущаться хулиганами, которые вечно бранились или жалобно ныли по поводу женщин. Жители Плейнфилда вспоминают, что он был клинически одержим анатомией и операциями по смене пола Кристин Йоргенсен[2]. Но прославился Гейн не только сумасшедшими бреднями. Возмездие явилось после обнаружения 16 ноября кровавых следов на полу в магазине Бернис Ворден.

Покупателям показалось странным, что в то воскресенье магазин Ворден был закрыт с самого утра, когда там обычно больше всего народу. Уравновешенную, доброжелательную хозяйку никто не видел еще с субботы. Пропал также ее грузовичок. Встревоженный сын Ворден Франк, местный помощник шерифа, забрался в дом. Заглянув в торговые записи Бернис («полгаллона антифриза»), он вспомнил, как на предыдущей неделе Эд Гейн крутился у магазина, выспрашивая, поедет ли Ворден в субботу охотиться на оленя. Когда Фрэнк сказал, что собирается, Гейн небрежно обронил, что, возможно, зайдет за канистрой антифриза.

По подсказке Фрэнка Вордена шериф Арт Шлей и капитан Ллойд Шуферстер проверили уединенную развалюху. Смерть впервые посетила ферму, когда в 1940 году скончался от апоплексического удара отец Гейна. Спустя четыре года на пожаре погиб старший брат Эда Генри, а в следующем году с Творцом повстречалась и его мать, одержимая страхом перед геенной огненной и Страшным судом.

Когда явилось правосудие, Гейна дома не было. Шлею и его сотрудникам пришлось освещать путь керосиновыми лампами и факелами. Старый дом был оснащен электричеством только наполовину. Слуги правопорядка с трудом пробирались среди кип старых газет, толстых журналов, книг по анатомии, засохших пищевых запасов, коробок, консервных банок и прочего мусора. На верхнем этаже пять нежилых комнат покоились под густым слоем нетронутой пыли. Но, в отличие от остального дома, спальня умершей матери Гейна и гостиная, запертые на щеколду, были в полном порядке.

Осматривая его кухню и спальню, полицейские обнаружили следы, к которым они, видавшие виды, совершенно не были готовы. Улыбчивый Эд жил вовсе не в одиночестве. Свое обиталище он делил с двумя большими берцовыми костями, двумя парами человеческих губ на веревочке, миской человеческих носов, стоявшей на кухонном столе, кошельком и браслетами из человеческой кожи, четырьмя стульями, обитыми человеческой кожей, аккуратным рядом оскалившихся человеческих черепов, выделанными кожами лиц четырех женщин, нарумяненными, накрашенными и прибитыми к стене на уровне глаз. Нашли еще пять «запасных» лиц, упакованных в пластиковые пакеты, десять женских голов с отсеченными до бровей макушками, свернутую пару кожаных лосин и «маек», включая грудные железы, отрезанные у другой несчастной.

В пристроенном к дому сарае полиция обнаружила то, что позднее будет идентифицировано как Бернис Ворден. Обнаженная, обезглавленная, подвешенная к потолку за пятки, она была выпотрошена словно бычок. На плите в прилегающей кухне стояла кастрюля воды, где плавало человеческое сердце. Морозилка холодильника была забита аккуратно упакованными человеческими внутренними органами.

«Я не имею к этому никакого отношения. Просто услышал про это за ужином», – бубнил Гейн, когда Фрэнк Ворден добрался до него после обнаружения трупа Бернис. Как только Ворден арестовал Гейна, плейнфилдский тихоня прошел детектор лжи, ему предъявили обвинение в убийстве, и в Центральном госпитале была проведена психиатрическая экспертиза. До тех пор никто всерьез не принимал бормотания бездельника о «его коллекции сморщенных голов». Никто не задумывался о том, что ему хорошо известны пропавшие без вести женщины. В доме Гейна были найдены свидетельства не только безграничного злодейства, но и способность общества отвергать саму возможность его существования. «Это может случиться здесь», – настаивает сатирическая песенка Фрэнка Заппа «Help I’m a Rock». Под «здесь» подразумевается человеческое сердце и сознание.

На допросах и проверках Гейн отвечал едва слышимым монотонным бормотанием, пребывая в помраченном сознании. Он признал только два убийства, сказав, что был «как в тумане». Ни следователь, ни психиатр, ни судебный эксперт не смогли проникнуть в суть его мотиваций. Да, он признал взлом кассового аппарата Бернис Ворден и кражу 41 доллара. Да, он также эксгумировал вместе с закадычным дружком Гасом свой первый труп. Но его доводы в обоих случаях были одинаковы: ему нравилось «разбирать всякие штуки», чтобы посмотреть, «как они устроены».

Глубокими ночами, когда его односельчане любили, храпели, читали Святое Писание или чахли над счетами, безликий, простой парень Эд Гейн вникал в тайну, «как все устроено», бродя по своим угодьям, натянув на голое тело кожу, волосы и лицевые маски свежеэксгумированных трупов. Специалисты установили, что за первым визитом Гейна на кладбище последовали еще более сорока раскопок – всегда могилы женщин – часто совсем неподалеку от могилы его матери. Гейн рассказал, что они с Гасом (который умер естественной смертью несколько лет тому назад) кости хоронили, а другие менее интересные части тел сжигали в печке Гейна. Когда газеты обнародовали заявление Гейна: «Я ни разу не пристрелил оленя», сколько его односельчан содрогнулись при воспоминании о пластиковых пакетах с вкусной «олениной», которые дарил им односельчанин?

Первое убийство Гейн совершил в 1955 году, поздней зимней ночью. Пуля из его винтовки тридцать второго калибра продырявила дородную 51-летнюю разведенную владелицу таверны. На салазках Гейн перетащил тело Мэри Хоган на свою «летнюю кухню». Полиция подозревала его причастность к издевательствам и убийствам еще, по крайней мере, десяти жертв между Мэри Хоган и Бернис Ворден. Он так и не признался в этом, пока его не сочли социально опасным и не приговорили к пожизненному пребыванию в Центральном госпитале.

Некоторые местные газеты окрестили Гейна «сумасшедшим мясником» и писали только о его убийствах и предполагаемом каннибализме. В пятидесятых годах траснвестизм, ограбление могил и, как полагали некоторые, кровосмесительная связь с матерью не вписывались в рамки репортажей даже в больших городах. Для «молочно-мясной Америки» такие темы были буквально немыслимы. Но чего не допускали газеты, компенсировали повсеместные слухи и тошнотворные шутки. Пресса и охотники до трагических сенсаций атаковали Плейнфилд, словно пираньи дородного борца сумо. Любопытные, набившись в автомобили, мчались за многие мили, чтобы направить свои камеры на «дом смерти» Гейна и бросить в него камень. Разъяренные местные жители преграждали путь автомобилям и замыкались в себе. Тем не менее было известно, что многие местные не ленились за несколько миль объезжать ферму Гейна. В непроницаемой стене общественного отрицания появились неизбежные трещины. По всей стране врачебные кабинеты подверглись атакам пациентов с жалобами на гастроэнтерологические симптомы. Местные психиатры лечили многих от гейновских навязчивых идей и тяге к «запасным частям тела».