Владимир Григорьевич Орлов - Двойной агент. Записки русского контрразведчика

Я первый раз в жизни видел перед собой тайного агента, и это произвело на меня такое же огромное впечатление, как и труп несчастной женщины, увиденный много лет назад морозной зимней ночью под Варшавой. В тот момент я и не подозревал, что вся моя жизнь пройдет в постоянной борьбе с подобными людьми.

Август Фремель заинтересовал меня. Как он работал?… Его методы оказались довольно простыми: он жил прямо в полицейском участке, под постоянным наблюдением и охраной, как полиции, так и армии. Его брат Рихард ходил по заводам и фабрикам, собирал информацию. У него было два тайных сообщника — члены социалистической партии, которые на самом деле сотрудничали с властями, получая за это, жалкие двадцать пять рублей.

Походив по митингам и собраниям и накопив достаточно информации, помощники передавали ее Августу Фремелю. Тот под личиной партийного лидера доводил дело до конца: выяснял, где спрятано оружие, где хранят нелегальную литературу, списки членов партии и партийную документацию. Он делал это с таким мастерством, что даже самые осторожные из его товарищей ничего не подозревали. Когда же его видели в городе идущим под конвоем солдат, никому и в голову не приходило, что это предатель. Все думали, что его ведут на очередной допрос.

Однажды братья Фремель и трое их сообщников возвращались в полицейский участок в сопровождении верховых уральских казаков. Когда они проходили по Константиновской улице, из окна одного из домов со свистом вылетела бомба — троих казаков и двоих полицейских агентов разорвало в клочья. Фремели и восемь казаков тоже не подавали признаков жизни. Каждый из них получил не менее двадцати ранений.

Такова была месть тех, кого предали и кто, наконец, понял, как их провели.

Подняли тревогу. Улицу тут же блокировали. Дом, откуда была брошена бомба, казаки тщательно обыскали, но все оказалось напрасным, лишь в одной из квартир они обнаружили мужчину, лежавшего на полу. Он слабым голосом просил о помощи, пытаясь вырваться из крепко державших его казацких рук. В комнате стоял такой шум, что никто не мог понять, в чем дело. Некоторые уже были готовы расправиться с пленником, как им думалось, виновником гибели их товарищей. Но оказалось, что тот тоже ранен и едва может говорить. Глазами он показал на кровать. Кто-то из казаков проследил за его взглядом. На кровати лежал мундир.

— Стойте! — закричал казак. — Это не он!

Так оно и было на самом деле. Увидев мундир, казаки признали в задержанном моего коллегу, судебного следователя Диста, который жил в этом доме и был случайно ранен осколком разорвавшейся мины. Вместо убийцы чуть не пострадал невиновный человек!

Кто-то из присутствовавших в комнате вдруг высказал догадку, что человек, бросивший бомбу, мог спрятаться в находившемся по соседству здании театра. Полицейские и солдаты блокировали все выходы из театра, чтобы никто не мог его покинуть незамеченным.

Один за другим зрители выходили через маленькую дверь. Каждый должен был пройти мимо Фремеля, который, стоя с забинтованной головой, пристально рассматривал всех, и горе тому члену партии, которого бы он увидел, даже если тот всего лишь только пришел посмотреть спектакль.

Мы с женой тоже были в театре, и когда выходили, Фремель поклонился мне. Один из зрителей, окинув Фремеля ненавидящим взглядом, процедил сквозь зубы, но так, чтобы было слышно мне:

— Эта сволочь — агент полиции. Ничего! Скоро мы и до него доберемся!…

Смешавшись с толпой, смельчак выскользнул на темную улицу. Угроза была вполне серьезной. Неделю спустя нам пришлось снимать Августа Фремеля с дерева. Товарищи, которых он предал, вогнали ему в голову восемь двенадцатисантиметровых гвоздей и еще живого повесили.

17 мая 1907 года было важным днем для братьев Познанских, владельцев ткацкой фабрики в Лодзи. Конфликт между рабочими и администрацией был мирно улажен, долгая забастовка закончена, и все ткачи, за исключением девяноста семи зачинщиков, возвращались на рабочие места.

Слава Богу! Станки снова работают, и через несколько часов будут выпущены новые ткани, как будто ничего и не случилось. Сказать по правде, все были рады, что переговоры закончились так благополучно, и снова воцарился мир.

Управляющие Розенталь и Сакс встретились в маленьком кафе неподалеку от фабрики и отпраздновали возобновление работы небольшим завтраком. Когда они возвращались на работу, дорогу им преградили трое.

— Собаки! — выкрикнул один. — Вы нас всех предали!

Управляющие узнали в них уволенных рабочих и попытались уладить дело. Один из ткачей поднял Розенталя и швырнул его словно тюк своему приятелю. Потом они набросились на него с напильником, раскроили череп и остановились, лишь, когда их жертва осталась неподвижно лежать в сточной канаве.

В это время управляющий Сакс отбросил своего противника боксерским приемом и, увернувшись, бросился бежать по улице с криками о помощи.

Вызвали меня.

Сакс, дрожа всем телом, умолял ничего не предпринимать, ведь от этого зависит его жизнь. Я попытался убедить его, что все будет сделано с величайшей осторожностью, что я, как представитель закона, просто не могу остаться в стороне и бездействовать. Убийцы должны понести наказание.

— Как зовут тех троих, которые убили вашего коллегу? — спросил я любезно Сакса.

— Я… я не помню, — ответил Сакс, боявшийся, что ему будут мстить те, кому удалось бежать. Я не мог винить его за это, ведь в то беспокойное время мы каждый день узнавали о людях, вступивших в конфликт с рабочими и отправленных к праотцам какой-то тайной организацией. Даже дети бросали бомбы и делали адские машины из консервных банок и негодных химических реактивов, чтобы взорвать, скажем, няню, которая отказалась дать яблоко! Бомбы находили в лукошках с земляникой, в почтовых бандеролях, в карманах пальто, на митингах и даже на церковном алтаре!

У террористов повсюду были свои тайные мастерские по производству бомб, они взрывали все на своем пути: винные лавки, памятники, церкви, убивали полицейских, разоблаченных тайных агентов, короче, всех и вся. Сегодня демократ убил социалиста, завтра социалист отомстил демократу. Корсика была раем по сравнению с Польшей тех дней.

Поэтому я очень хорошо понимал желание управляющего Сакса спасти свою жизнь. Тем не менее, я приказал арестовать девяносто семь уволенных рабочих и организовал опознание. Никто из них, заявил Сакс, не был причастен. После того как я отпустил их, он назвал виновных, и я без лишнего шума приказал арестовать их.

Никто из арестованных, естественно, не признался. Пришлось сменить тактику. Вызвав на допрос одного из них, отца семейства, я пообещал ему помилование, денежное вознаграждение, новый дом, землю, спокойную жизнь. Не знаю, поверил ли он в мои посулы или в нем заговорила совесть, но он, в конце концов, во всем признался и рассказал еще о многом. Он сообщил мне фамилии революционеров, рассказал об их планах, о тайной организации.