Полина Бон - Записки фотомодели - стразы вместо слез

Мне четырнадцать лет. И из белоснежных персидских снов я падаю в узкую неудобную кровать с выпирающими пружинами. За стеной моей комнаты, ударившись об стену, разлетаются градом осколков остатки посуды. Это мама ведет диалог с Богом, с миром – словом, со всем тем, что она считает виновным в своих бедах и что не отвечает на ее упреки. У нее есть повод предъявлять претензии. Ее муж, мой отец, живет теперь с другой женщиной или с несколькими – в этом мире ни в чем нельзя быть уверенной на сто процентов. Вот уже год, как он бросил нашу семью. Я понимаю, как тяжело мама переживает это. Но еще я понимаю, что вскоре в доме вообще не останется посуды. И нам – сестре, мне и брату – придется есть прямо из кастрюль или из пластиковых мисок, которые кто-нибудь купит в ближайшем собачьем магазине. Впрочем, как вы, возможно, догадались, мы давно уже не устраиваем семейных обедов.

Я сказала слово «дом»… Это ошибка. Наивная попытка памяти отодвинуть боль в закоулки сознания. Уже год у нас нет дома. Мы живем в расселенной коммунальной квартире, принадлежащей городу, которую мама, с ее талантом профессионального мозгоправа, сумела выклянчить у кого-то из знакомых чиновников. Квартира находится в самом центре города. В ней семь комнат, высота потолков – четыре метра. Такая квартира стоит больше миллиона долларов. Именно поэтому мы временно живем здесь: на нее не нашлось покупателя. Пока не нашлось. Как только появится человек, который захочет отвалить кучу денег за эту квартиру, по которой мой брат катается на велосипеде, мамин знакомый чиновник сделает так, что квартира перестанет принадлежать городу. И когда все бумаги будут оформлены, а деньги поделены между участниками сделки, сюда придут таджики и молдаване с ломами, машинками для штробления стен и другой строительной техникой. А что будет с нами? Этого никто не знает. Да, собственно, это ни для кого и не важно… Вероятно, мама найдет нового благодетеля, который из милости поселит нас куда-нибудь на время. Или… Я не знаю, что еще может произойти. Мне почему-то никак не удается представить, что мы живем на улице. Как будто этого просто не может случиться. Может быть, поэтому мне пока не страшно…

Когда об стену ударяется бокал для вина, это похоже на звук, с которым горят бенгальские свечи. Вначале вспышка-хлопок, а потом нежное шелестящее опадание стеклянных искр. Если в стену летит обычная чайная или кофейная кружка, то звук ее смерти напоминает рассыпавшуюся мелочь. Настоящее удовлетворение от битья посуды приносят только большие тарелки. Удачно брошенная в стену тарелка ударяется о поверхность краем, отчего создается ощущение, что в стену воткнулся по самую рукоятку тяжелый армейский нож. Иногда от ребра тарелки на стене остается вмятина. От такого удара сама тарелка не просто взрывается, как тонкостенный винный бокал или пухлая чайная чашка. С «воткнутой» в стену тарелкой происходит приблизительно то же самое, что происходит со спортивным болидом, который на скорости девятьсот километров в час врезается в бетонную опору. Мгновенно каждая часть разрываемого на куски предмета оказывается в месте удара. А уже через сотую долю секунды отдельные куски отлетают от стены назад. Все это происходит, пока оглушительный хлопок еще висит в воздухе. Потом он оседает в ушах. А осколки продолжают опадать на пол, как тяжелые хлопья сырого и тяжелого мартовского снега. Моя мама могла бы быть олимпийской чемпионкой в метании тарелок.

Судя по звукам, которые разбудили меня, сейчас в стену летят именно тарелки. Возможно, те суповые тарелки, которые были куплены неделю назад взамен уже разбитых. Я вижу, как сестра, лежащая на другой кровати, спит, плотно накрыв голову подушкой. Надеюсь, она не задохнулась и не приняла сверхдозу маминых «таблеток счастья». В другой комнате брат, очевидно, тоже спит или делает вид, что спит. Я не хочу вылезать из постели и натягиваю до ушей одеяло. Но в этот момент мать переходит от прицельного метания посуды к настоящей тактике выжженной земли. Происходящее за стеной чем-то напоминает звуковое сопровождение буйства духов из американских фильмов. Мне сложно представить, что производит весь этот грохот, вой, взрывы. Возможно, моя любимая мама просто взяла в руки железный лом, или кусок трубы, или здоровенную палку и беспорядочно крушит все вокруг, представляя при этом, что убивает отца или его молодую любовницу, а возможно, и нас, своих детей… Но я все же надеюсь, что только отца и любовницу.

Эта девка из города с каким-то неприятным и тупорылым названием – кажется, Бийск или Батайск, – как я узнала позже, даже не была секретаршей отца. Она просто помогала в офисе: мыла кофейные чашки, относила на почту бандероли, покупала туалетную бумагу и всякую мелочь, убиралась по вечерам в кабинетах. Ну а потому как-то само собой случилось то, что случилось…

Мама не была готова к тому, что она когда-нибудь состарится. А это произошло. Родив и вырастив трех детей, она перестала быть «секси». У нее появились морщины, седые волосы, обвисла грудь. Я думаю, она даже перестала нуждаться в сексе. Ей, дипломированному психологу и интеллектуалке, достаточно было томных бесед на званых ужинах, посещения выставок и редких выходов в дорогие рестораны. Поэтому папа начал трахать простую и незамысловатую, как пирог с капустой, а главное, молодую бийскую уборщицу. Как мне потом объяснили, это печальный, но непреложный закон жизни: молодое яблочко, даже если оно кислое или поеденное червяком, всегда аппетитнее, чем упавший на землю тяжелый созревший плод. Поэтому папа трахал девушку из Бийска. А мама оказалась к этому не готова. И тогда в ход пошла посуда.

Я помню тот день, когда перестала существовать наша семья. Светит солнце. Дорога из школы, которая обычно занимала у меня пятнадцать минут, растягивается на целый час. Меня радуют желтые листья в сквере. Меня увлекают птицы. Меня заманивают внезапно просветлевшие дворы. Я ем мороженое и ловлю на себе взгляды красивых молодых парней. И зрелых мужчин. И богатых старых мужчин. Сентябрьский холодок забирается мне под юбку и щекочет гладкие стройные ноги. Сегодня хороший день. Самый волшебный день. Меховой воротник моей короткой курточки пахнет мятой и сиренью. Я чувствую вкус поцелуя на губах. Его оставил мальчик, который мне нравится. Я позволила ему это сделать. Потому что сегодня особенный день. Вместе со мной по дороге домой летят ветер, и листья, и птицы… Я открываю тяжелую дверь подъезда тогда еще нашего дома, поднимаюсь на шестой этаж и открываю дверь квартиры своим ключом. Меня встречает тишина. Необычная тишина. Как будто лопнули барабанные перепонки. Никто не орет. И не бьет посуду. Не слышно плача и тяжелых шагов. Стены коридора, на которых еще утром висели в рамах любимые папины гравюры, пусты. Я стою в коридоре и молчу. Меня никто не встречает. Мне никто ничего не объясняет. Я все должна понять сама. Я очень хорошо помню этот день, потому что это был день моего рождения.