Валерия Носова - Комиссаржевская

В тот же вечер полковник разрешил дочери брать уроки пения у Комиссаржевского, а брат взялся уговорить артиста давать их. Ему это удалось без большого труда Так Комиссаржевский начал бывать в доме Шульгиных.

Началось быстрое, безотчетное, безоглядное, как бы предназначенное, сближение молодых людей. Но когда Федор Петрович спросил молодого Шульгина, есть ли надежда получить согласие отца на брак их, тот ответил просто:

— Никакой!

— Даже если мы пойдем к нему с Мари оба и будем умолять…

— Боже вас упаси, вы не знаете отца, он сделает все, чтобы вас развести.

— Что же делать? — в отчаянии спросил Комиссаржевский.

— То, что делается во всех романах, — твердо отвечал офицер — Обвенчаться без согласия отца. Мари — совершеннолетняя, она девушка смелая, и я на вашей стороне. Все это нетрудно устроить.

Венчание происходило в Царском Селе, в часы, назначенные для урока. Вечером Шульгины, как всегда, втроем были в театре. Отец дважды заметил в этот день:

— Что-то ты нынче немного бледна, Мари, и возбуждена?

В карете по пути домой полковник добродушно вспоминал спектакль и хвалил премьера:

— Хорош был сегодня наш учитель, отлично пел!

Поздно вечером, когда в доме все утихло, у парадного, взвизгнув полозьями, остановились извозчичьи санки, брат выпустил Марию Николаевну на улицу с большой коробкой для платья в руке. В эту же ночь в кругу ближайших друзей Комиссаржевские праздновали свадьбу.

Шум, поднявшийся в петербургском обществе по случаю романтического происшествия, был таков, что министр внутренних дел счел непременным доложить обо всем царю.

Александр, выслушав доклад, переспросил:

— Вы говорите, что все сделано законным образом?

— Совершенно законно, ваше величество!

— Теперь мы тут бессильны, — решил царь. — Что бог соединяет, человек да не разлучает… Да и тенор хороший…

— А полковник? — спросил министр.

— Полковник уйдет в отставку, разумеется! — ответил царь.

Тем дело и кончилось. Полковник мужественно принял отставку, но отрекся от дочери и уехал в свое родовое вышневолоцкое имение.

Комиссаржевские поселились в доме возле Спасо-Преображенского монастыря, где 27 октября 1864 года по тогдашнему календарю у них родилась девочка.

Вера родилась очень маленькой и хрупкой.

Она была так миниатюрна, что принимавший ребенка доктор Ипполит Михайлович Тарновский заметил отцу, разводя руками:

— Ну, знаете, первый раз встречаю в своей практике такого прекрасно сложенного ребенка при такой удивительной миниатюрности. Это кукла!

Так он и звал ее, навещая мать.

Несмотря на кукольность, девочка была очень подвижной, здоровой и выросла, не перенеся ни одной детской болезни.

Федор Петрович разучил полдюжины колыбельных, чтобы укачивать дочь. Но только обогатил ими свой репертуар. Девочка же предпочитала унылые песни няни. В праздник и в будни отец нес в дом игрушки, которых Вера не могла еще взять в руки, но Федор Петрович был счастлив уже тем, что девочка, глядя на кукол, улыбалась.

Тоненькая, с изящной белокурой головкой, со смуглым лицом, на котором выделялись большие темно-серые глаза, опушенные темными ресницами, она росла, окутанная заботами и любовью отца, матери, няни, сестер. Улыбка не сходила с ее лица. Она никогда не плакала. Иногда ненадолго улыбка сменялась созерцательно-задумчивым выражением, и тогда ее лицо становилось совсем другим, похожим на мальчишечье.

Мальчишеский задор не покидал Веру, когда она играла с появившимися следом за нею сестрами — Надей и Олей. Она всегда хотела быть мужчиной: то доктором, то артистом, то извозчиком.

Когда Вере исполнилось шесть лет, к ней пригласили гувернанткой Евгению Адольфовну Леман, молодую девушку из хорошей семьи. В доме Комиссаржевских, с его артистичностью, художественным беспорядком, отсутствием буржуазной чопорности, гувернантке не все нравилось, но к Верочке она привязалась, как к своему ребенку. Играя с нею в лото, она выучила ее считать, а затем и читать.

Через год Верочка удивила отца. Федор Петрович, упавши во время спектакля «Фра-Дьяволо», сломал ключицу и должен был пролежать, не шевелясь, две недели. Верочка взялась ему читать и читала не хуже взрослых.

Десятилетнюю Верочку поместили в частную гимназию Оболенской.

Комиссаржевские снимали квартиру в большом так называемом доходном доме, которых в те времена в Петербурге было много. Окна гостиной выходили на Большую Невку. Девочки любили смотреть в эти окна, забираясь на стул и с него на подоконник. Фыркающие пароходики, словно большие рыбы, били колесами по воде. Нарядная, по-воскресному праздничная толпа заполняла всю верхнюю палубу. Вера, смеясь, посылала рукой привет какому-нибудь пассажиру, обратившему внимание на девочек. После такой смелой выходки сестры обычно спорили: Надя говорила, что это неприлично. Вера оправдывалась:

— Но они там все такие новые!

Она любила новых знакомых, новые романсы отца, новые вещи в доме.

Осенью в сильные ветры и дожди пушечные выстрелы будили тьму ночи, извещая жителей, что вода в Неве угрожающе поднялась. Мать и отец, разбуженные тревогой, вглядывались в окна гостиной и тревожно шептались.

Девочки зарывалась в подушки и в страхе замирали. Приходила няня, ее тихий, спокойный голос прогонял страх. Наутро ночное происшествие казалось сном. Всю жизнь потом Вера не любила пушечной стрельбы, грозы и грома, они всегда вызывали в ней смутную тревогу.

Взрослые часто называли Веру мальчишкой. Но странно, когда Мария Николаевна садилась за рояль, Вера опять становилась девочкой. Ее черные в такие минуты глаза устремлялись куда-то вдаль, и по нежным щекам нередко текли прозрачные слезы. Мария Николаевна играла Шопена.

— О чем ты? — спрашивала она Веру.

— Не знаю, — отвечала рассеянно девочка, — мне так хорошо! Играй еще, мамочка!

Она любила слушать, как отец разучивает роль, готовится к спектаклю или показывает ученикам, как надо брать верхнее «до». Федор Петрович не мешал детям присутствовать на его занятиях. Вера забивалась в угол дивана, затаившись, как мышь. Перед диваном стоял круглый стол, накрытый старинной плюшевой скатертью. Вокруг него такие же старинные мягкие кресла. Отсюда хорошо была видна вся комната, удобно было слушать, когда отец становился к роялю спеть новый романс, арию. На стенах в узких темных рамках висели портреты певцов и композиторов. Под ними — гравюры и акварели с видами Италии. Здесь же висели засохшие лавровые венки.