Александр Нильский - Закулисная хроника. 1856 — 1894

На учебные занятия смотрели, как на что-то совершенно лишнее. Из училища выходили артисты совершенно безграмотные, едва умевшие подписать свою фамилию. Для примера можно указать на двух балетных фигурантов, автографы которых ходили по рукам и возбуждали горькие улыбки. Один из них, по фамилии Полетаев, при получении каких-то денег из кабинета придворного ведомства, расписался так: «пучи из бента танцер Полита» вместо фразы: «получил из кабинета танцор Полетаев». Другой же фигурант, Павел Гусев, из воспитанников московской школы, переведенный в Петербург за отличие и успехи, при получении жалованья расчеркнулся: «театральный фиругант Павлин Гузев». Вот образчики тогдашнего образования в театральном училище, которое было также сомнительно и в нравственном отношении. В силу каких-то странных обстоятельств, воспитанницы слишком рано получали понятие об ухаживателях, которые весьма смело набивались на знакомство с юными представительницами Мельпомены и Терпсихоры. Золотая молодежь того времени устраивала вечные прогулки пешком и в экипажах перед окнами училища, а также постоянно сопровождала кареты с воспитанницами и на репетицию, и с репетиции, и на спектакль, и со спектакля, так что приходилось прибегать к помощи жандармов, которые не без труда отбивали «ученические караваны» от чересчур развязных преследователей. Впрочем ухаживатели не смущались препятствиями и для свидания с «предметами» переодевались в костюмы полотеров, ламповщиков и проч., благодаря чему свободно проникали на женскую половину. Юные головки воспитанниц слишком рано оказывались вскруженными, что, конечно, неблагоприятно влияло на их успехи. А был случай, что одну из таких воспитанниц m-lle Кох даже похитили чуть ли не на виду всего ареопага надзирательниц и гувернанток. Об этом происшествии говорил весь Петербург, а П. С. Федоров, тогда еще не воображавший попасть в начальники этой же школы, сочинил забавные стихи, начинавшиеся так:

Некоторых из гувернеров и учителей дореформенной эпохи я еще застал. Все они отличались странностями, по выражению Гоголя, «не разлучными с ученым званием». При преобразовании училища Федоров оставил их на службе, как говорили, исключительно только из жалости. Они это хорошо понимали и потому не особенно кичились своим педагогическим положением. Припомнить эти типичные личности уместно, так как их характеристика дает понятие об учреждении, которое их создало и сформировало.

Гувернер М-ер был самым милым и добродушнейшим человеком в училище, но губительная страсть к спиртным напиткам превращала его в непозволительно неприличного наставника. Когда он, бывало, возвращался вечером из театра со своими питомцами, то обыкновенно был в таких невменяемых градусах, что при всех усилиях не мог подняться без посторонней помощи наверх, где находилась мужская спальня. Сострадательные воспитанники втаскивали его в третий этаж на собственных руках, причем, конечно, не упускали случая пошколярничать. Про него острили, что он, как пьяница, хотя и невыносим, но зато, как человек, переносим.

Старейший из гувернеров У-р, некогда бывший помощником управляющего, до самой смерти не мог забыть обиды, нанесенной ему начальством, которое унизило его перемещением в гувернеры. Это была единственная поэма его рассуждений и бесконечной воркотни. Воспитанники называли его «обезьяной», на которую, говоря откровенно, он был похож складом лица. У-р был необыкновенно худ, голову стриг всегда под гребенку и носил большие очки; в движениях заметна была военная выправка. Он постоянно кашлял и говорил отрывистым, резким голосом.

Как-то раз, вспоминая при мне старое доброе время, он поведал свои убеждения и взгляды на искусство, которые в молодости применял даже на деле.

Я ведь, — говорил У-р, кашляя себе в кулак и притопывая ногою в такт кашлю, — в прежние-то годы заведовал здесь и драматическим классом. У меня, батюшка, было не то, что нынче у вас. У меня на сцене ни любовник, ни комик, ни злодей — никто не смел так руками размахивать да держать себя вольно как теперь. У меня этой вашей дурацкой жестикуляции не существовало. У меня все было по военному. Бывало, хоть десять человек стоят на сцене, и все, как один, руки по швам, во фронт. Зато вот и выходили актерики!

Помощником управляющего при Федорове остался прежний же — Леонтий Филиппович Аубель, считавшийся оригинальной личностью. Наружным своим видом он олицетворял гоголевского Петра Петровича Петуха: был также необъятно толст и также тяжел на подъем. Однако, обладал физиономией не только приятной, но просто-таки красивой, в особенности же хороши были его темно-карие глаза. Он был весьма недурным пианистом и большим любителем кутежей. Аубель чуть не бочками пил водку, вина и пиво, и при том никто никогда не видел его пьяным. Воспитанники боялись его, как огня, и при встрече раболепно целовали у него руки, которыми он частенько награждал их такими внушительными пощечинами, что у виновных от боли искры из глаз сыпались.

Леонтий Филиппович был немного косноязычен, говорил неразборчиво и заикаясь. С воспитанниками постоянно бранился и всякие чувствительные экзекуции над ними любил производить в своем присутствии. Что же касается словесных внушений, то они были неподражаемы и анекдотичны.

При мне однажды вся школа провинилась перед ним тем, что в субботу, когда он разрешил питомцам уйти к родным до обеда, многие запротестовали и в урочные два часа по полудни стали требовать обычной трапезы. Аубель, совмещавший с должностью помощника управляющего обязанности эконома, возмутился такой дерзостью мальчишек, которые не позволяли ему быть верным призванию эконома и, собрав юных бунтарей в столовую, прочел приличную случаю нотацию.

— По…слу…шайте!.. госпо…да… Я должен… должен… должен… Я должен сказать!!! Сказать, что… всякий во…спи…танник… и не только… всякий…, но и… каждый… обязан…, и не… только… каждый…, но и… все…

Долго что-то непонятное говорил Леонтий Филиппович, вертясь около одного слова, и, наконец, внятно воскликнув: «свиньи!», громко отплюнулся и торжественно удалился к себе в контору правления.

Аубель заведовал всею хозяйственною частью по обмундированию школы. В его время воспитанники носили вместо нынешних шинелей и пальто так называемые плащи, которые не имели рукавов, но были с уродливыми коротенькими капюшонами. Обыкновенно они делались из грубого толстого сукна и общим покроем немного напоминали костюм тогдашних факельщиков.