Анатолий Папанов: так хочется пожить… Воспоминания об отце - Папанова Елена Анатольевна

А в другом выступлении писатель так сказал о Серпилине Папанова: «Сегодня много говорили об отличном исполнении артистом Папановым роли комбрига Серпилина. Должен вам признаться, что и я попал в плен созданного им образа, и мне уже было трудно во время работы над романом “Солдатами не рождаются” представить себе другого Серпилина».

Симонов испытывал к актеру Папанову очень теплые чувства. Не говорю уже об отце, который просто боготворил Константина Михайловича. Знаю, что папе довелось побывать в доме писателя, который подарил ему свою трубку – она до сих пор хранится у нас как реликвия. Привожу здесь еще одно письмо, полученное от Симонова:

Дорогой Анатолий Дмитриевич!

Хочу от всей души поздравить Вас с Вашим пятидесятилетием.

Не знаю даже, что написать Вам в этот день. Я столько раз говорил Вам о своей любви к Вам и о той благодарности, которую я к Вам испытываю, что просто хочу еще раз повторить это.

Желаю Вам здоровья, счастья и новых работ. Всегда буду рад всякой новой встрече с Вами в театре, в кино или просто так.

Посылаю Вам на память книжки, неразрывно связанные в моей собственной памяти с Вами.

Книжками с дарственной надписью, которые прислал писатель, была его знаменитая трилогия: «Живые и мертвые», «Солдатами не рождаются», «Последнее лето».

Семен Степанович Гейченко[4]

Удивительными людьми держится мир, его культура и история. Удивительные люди встречаются нечасто, но все-таки они встречаются, и от общения с ними, от их присутствия хочется жить, делать добро, верить в других и надеяться на лучшее. Таким человеком и был Семен Степанович Гейченко. Еще в молодости Семен Степанович полюбил отечественную историю и культуру. Он окончил Петроградский университет. Это было в первые годы советской власти. До войны работал главным хранителем в Петергофских дворцах, потом в Пушкинском Доме (институт русской литературы). Во время войны был рядовым минометного расчета. Его тяжело ранило под Новгородом, и хирургам пришлось ампутировать ему руку, поэтому он не дошел до Пушкинских Гор и не участвовал в боях за эту землю.

Отступая из этих мест, фашисты оставили здесь разруху. Под знаменитым дубом в Тригорском («У Лукоморья дуб зеленый…») они сделали блиндаж. Само Михайловское было превращено в узел обороны, парк перерыт ходами сообщения. В доме Пушкина находилась огневая позиция артиллеристов. Колокольня в Святогорском монастыре была взорвана, а могила Пушкина заминирована. Тогдашний президент Академии наук Сергей Иванович Вавилов назначил Семена Степановича Гейченко, которого он знал еще до войны, директором Пушкинского музея-заповедника. Хотя музеем-заповедником тогда это было назвать трудно – здесь оставалась пустыня. И в 1945 году Семен Степанович принял это тяжелое наследство, вместе со своими единомышленниками поднял из руин этот замечательный памятник нашей истории. Почти 50 лет своей жизни он отдал Пушкинскому заповеднику. Прошу прощения за небольшое отступление, поскольку, к сожалению, не все знают, кем был Семен Степанович Гейченко для русской культуры.

А познакомился с ним мой отец, когда тот приезжал в Москву по делам. Гейченко очень любил и хорошо знал творчество Папанова и мечтал познакомиться с ним лично. Его секретарь разыскала телефон отца, Семен Степанович позвонил ему. Потом папа пригласил Гейченко к нам в гости. Конечно, говорили об искусстве, о литературе, об истории и, безусловно, о Пушкине. Семен Степанович так интересно рассказывал, что слушать его можно было бесконечно. Папа тоже очень любил Пушкина и много стихов помнил наизусть, исполнял в концертах. Знал много из «Евгения Онегина», знал всего «Медного всадника», который даже был снят на телевидении как поэтический моноспектакль. Отец обожал, когда «Медного всадника» читал Владислав Стржельчик, замечательный артист БДТ, ныне тоже, к сожалению, покойный. Иногда, когда они встречались на концертах, отец просил его почитать эту поэму – даже не на сцене, а так, за кулисами. И всегда восторгался чтением Стржельчика, не боясь ему этого сказать.

Вообще у него была способность радоваться удачам и восхищаться успехами коллег. Рудольф Давыдович Фурманов рассказывает, что он слышал, как Папанов говорил Евгению Леонову: «Женя, ты большой артист! Ты артист лучше, чем я! Мне б так Иванова нипочем не сыграть! Как ты играешь! Мороз по коже…».

Так вот, искусство и Пушкин были двумя неиссякаемыми темами для Папанова и Гейченко, когда они встречались. А был у нас Гейченко в гостях несколько раз. В один из своих приездов застал в доме родителей мою старшую дочку Машу. Ей тогда было около шести лет. Она сразу полюбила дедушку Семена, который уделил ей много внимания и рассказывал ей сказки. На прощанье он подарил девочке свою книгу, которая называется «У Лукоморья». На ней он сделал надпись:

Когда умер отец, мама получила от Гейченко телеграмму с соболезнованиями. Потом он приехал в Москву. Съездили на кладбище, поклонились, а потом, уже дома, помянули.

Виктор Петрович Астафьев

3 октября 1983 г.

Красноярск

Дорогой Анатолий Дмитриевич!

Конечно же, я не буду оригинален, если скажу, что люблю Вас давно и неизменно как артиста, больше, правда, виденного на экране, а не на сцене.

Но вот вчера вечером (у нас шел восьмой час вечера, самое хорошее время для задушевной беседы, а в Москве в это время как раз самая была суета, бег с работы) слушал я Ваш разговор – беседу о Тютчеве, и то ли то, что я днем вернулся из больницы, где пролежал тяжело полтора месяца, то ли погода сырая и нудная, то ли память о Коле Рубцове, который обожал Тютчева и нам передал это обожание, то ли отголосок далекой детской зарницы, высветивший стихи Тютчева, известные в детстве и уже сделавшиеся как бы памятью тебя самого, но так я был растроган, так мне захотелось обнять Вас, фронтовика, собрата по окопам, и пожелать Вам всего хорошего, и чем-то отблагодарить Вас за такие счастливые и добрые минуты, за наслаждение словом и звуком, за воскрешение памяти и лучших светлых чувств, которые дремлют в нас, и все вокруг дружно делается для того, чтобы они вовсе ушли…

Вот посылаю Вам свою сугубо «личную» книжечку, которая до Москвы не дойдет, а переиздаваться вряд ли более будет, ибо уже указано, что издание ее было ошибочным, вредным действием, что книга «разоружает», вот только кого «разоружает» – не сказано. Если американских поджигателей аж из Сибири разоружает, то действие литературы явно преувеличено. Полистайте книжечку-то. Она для неторопливого собеседования больше с самим собою, может, и Вас что тронет за душу.

Будьте всегда самим собой! Вам удалось это сделать даже в поэтической радиопередаче. Кланяюсь Вам! Живите долго, радуйте нас своим искусством и словом. Больше бывайте на радио! Его слушают миллионы наших замороченных граждан.

С этого письма начинаются добрые и дружеские отношения Виктора Петровича Астафьева и отца. Вскоре после того, как оно пришло, в Москву на съезд писателей приехал сам Виктор Петрович. Папа пошел туда лично познакомиться с Астафьевым и поблагодарить за присланные книги. Нашел он Виктора Петровича в номере его друга, тоже прекрасного русского писателя Евгения Ивановича Носова. Встреча была очень радушной и теплой. Отец пригласил литераторов в гости. Они пришли на следующий день. Мама накрыла стол. Долго сидели, беседовали. Надо заметить, что папа очень любил творчество писателей, которые в советское время назывались «деревенщиками», и он своей открытой русской душой разделял эту боль о России, которая звучала в их произведениях. Помню, что он сетовал на то, что театры хоть и обращаются к инсценировкам этих писателей, но удачных спектаклей мало. Хотя в одном из интервью он говорил как об удаче о спектакле «Дом» по произведениям Федора Абрамова в постановке Ленинградского молодежного театра.