Эмма Вильдкамп - Любовница фюрера

– Вы этому поверили?

– Да.

– У вас были друзья среди евреев?

– Да.

– И где они сейчас?

– Не знаю. Бела Балаш уехал в Москву, врачи, которые меня лечили, – в Америку, Манфред Георге уехал в Нью-Йорк, а Стефан Лоран – в Лондон.

– Эти фотографии сделаны американскими военными при наступлении по территории Германии в освобожденных концентрационных лагерях. Вы верите в это?

– Непостижимо, – пробормотала Лени.

– Ничего, у вас будет много времени впереди, чтобы это постичь. Целая жизнь!

В камере Лени не могла сомкнуть глаз. Перед ее глазами стояли жуткие кадры заключенных. Пока она радовалась своим успехам, пока она снимала фильмы о партийных бонзах, о Гитлере, пока она приезжала к нему в резиденцию, пока они встречались на приемах, и он целовал ей руки, пока она восхищалась его гениальностью и бесстрашием, в Германии происходило то, что запечатлели чьи-то суровые фотокамеры. Это было не в ее жизни, не с ней… В ее жизни были только улыбки и комплименты, цветы и красивая одежда, танцы, фильмы, любовь, всегда приветливый фюрер… В ее жизни не было места чему-то уродливому, ужасному и страшному. Да, она слышала о концлагерях, о том, что там творится, но это было так далеко от нее… Это была совсем другая жизнь…

Допросы повторялись ежедневно и длились по нескольку часов. Лени каждый день смотрела на фотографии миллионов искалеченных людей – и чем дольше она смотрела на снимки, тем сильнее ее разум и душа старались отторгнуть осознание происшедшего. Да, про концлагеря слышала, да, да, нет, нет, нет, не знала, нет, не слышала… Я в шалаше, я снова в своем уютном шалаше. Меня никто не посмеет тронуть. Мне здесь хорошо и спокойно…

Через некоторое время к ее допросам присоединился врач:

– Вы должны сообщить мне некоторые интимные подробности о Гитлере.

– Хм, а что вы имеете в виду? Я ничего «интимного» о нем не могу сказать.

– Фрау Рифеншталь, я понимаю, что вы не хотите говорить об этом, но я врач, можете довериться мне. Если вы спали с Гитлером, это останется только между нами. Мы просто хотим знать, был ли он нормальным в сексуальном плане? Может, он был импотентом? Вы можете сказать, как выглядели его половые органы? Нам это важно для оценки его характера.

– Вон! – заорала, что есть сил, Лени, будучи не в силах больше сдерживаться. – Вон отсюда! Ее крик перешел в отчаянный хрип. Она вцепилась в доктора и вытолкнула за дверь. Закрыв лицо руками, Лени бросилась на кровать и затряслась в беззвучном плаче.

Через несколько недель, 3 июня 1945 года, ее выпустили. Однако свобода длилась недолго – вскоре французы арестовали ее и увезли в тюрьму в Инсбруке. В камере у Лени начались сильнейшие колики. Она каталась по полу, подогнув колени, и держалась за живот, громко крича от боли. Позже она потеряла сознание. Очнулась уже в тюремной больнице, где пролежала еще некоторое время, пока ее мать не вызволила ее оттуда. После этого Лени арестовывали еще дважды, затем ее как пленную держали под домашним арестом вместе с мужем и матерью. Их перевозили с места на место, из одного дома в другой.

Как-то проезжая из Тироля через Санкт-Антон, Лени узнала, что в горах снимают кино ее знакомые – Гаральд Рейнль, Вальди Траут, Франц Эйхбергер. Она захотела с ними увидеться, но никто, кроме Эйхбергера, «Педро» – главного действующего лица «Долины», не вышел ей навстречу. Попав во Фрайбург, Лени позвонила Фанку, но тот ледяным тоном попросил ее больше никогда ему не звонить. От нее отвернулись все ее друзья и коллеги. Ее предали. Она была им нужна, только когда ее окружал успех…

В Брейзахе Лени разместили в полуразрушенном отеле. У нее началась сильнейшая депрессия, снова обострился цистит. Ее мучили страшные кошмары – каждую ночь снились горы черепов, мухи, ползающие по обезображенным трупам. Иногда она с криком просыпалась от запаха горелого человеческого мяса и еще долго не могла прийти в себя. С Петером случались постоянные скандалы. Лени решила развестись и подала документы на развод.

В мае 1947 года около ее дома остановилась французская военная машина, ей было приказано ехать в санаторий. Когда за ней закрылась дверь в палате с зарешеченными окнами, она поняла, что это не санаторий, а психиатрическая больница. На нее накатил животный ужас. В истерике она билась и кричала, ломилась в дверь, пока санитары не сделали ей укол.

Через три месяца в больнице, где ее ежедневно допрашивали врачи о сексуальных отклонениях Гитлера, и где она прошла электросудорожную терапию, Лени отпустили. Она вышла совершенно обессиленной, с выжженной изнутри пустыней вместо сердца. Ее разум отказывался верить в то, что видели ее глаза.

Из клиники ее встретил муж, но она не дала ему ни единого шанса вернуться. В той, в другой, жизни она бы, возможно, его простила, но сейчас у нее была новая жизнь, в которой никаким чувствам больше не было места.

Ей предстояли еще долгие минуты, часы, дни, недели и года отчаяния и унижения, позора и оскорблений, но она так и не смогла отказаться от той Лени Рифеншталь, восхищающей Гитлера и восхищающейся фюрером. Она спрятала ее ото всех, скрыла в уютном соломенном шалаше, где никто не смог ее найти.

В декабре 1948 года Лени прошла свой первый процесс денацификации. Слушание проходило в Филлингене, в Шварцвальде. После многочасовых дискуссий ей выдали свидетельство о том, что она принадлежала к группе «не нарушивших закон», поскольку не являлась членом НСДАП и не числилась ни в одном из ее филиалов. Уже в мае 1949 года против нее были выдвинуты новые обвинения в пропаганде нацизма – журнал «Ревю» опубликовал статью, в которой утверждалось, что цыган, которых она отобрала для съемок в фильме «Долина», насильно забирали из концлагерей и заставляли сниматься по ее требованию. В июле 1949 года Лени прошла еще одну унизительную процедуру денацификации, на этот раз в Судебной палате Государственного комиссариата по политической чистке Бадена во Фрайбурге. Итогом стал приговор: «Не нарушившая закон». В 1950 году французская военная администрация снова выдвинула протест против вынесенного приговора, заявив о своем несогласии с зачислением Рифеншталь в группу «не нарушивших закон». Однако на третий раз Государственный комиссариат Бадена определил ее статус как «сопутствующая» фашистскому режиму.

Все имущество Лени оставалось конфискованным. Денег у нее не было, работы тоже. Ее клеймили все, кому не лень. Каких только гадостей и оскорблений она о себе не слышала: и то, что танцевала голой перед Гитлером, и то, что приказала доставить цыган для съемки из концлагерей, и то, что прекрасно знала об убийствах евреев, которые происходили на ее глазах, и то, что являлась подстилкой для всей нацистской верхушки. Многие известные, да и неизвестные, личности считали своим долгом унизить ее, обозвать, выразить свое презрение лично, в письмах к ней, в журналистских статьях. Везде и всюду теперь за ней тянулся кровавый шлейф гитлеровского покровительства. Ее жизнь превратилась в ежедневную борьбу за существование, и только мать держала ее на плаву – ее она не хотела больше расстраивать, и только из-за нее не свела счеты с жизнью в те трудные времена.