П. Светлов - Александр Александрович Любищев 1890—1972

Все работавшие в Пермском университете разделялись на две части (два «общества»): одну из них составляли жившие на Заимке (заимковцы), другую—жившие в городе. Заимковцы отличались большой сплоченностью, которая сохранилась потом на всю жизнь, после того как все разъехались. Судьбы у всех оказались очень разными. Однако ни жизнь в разных городах, ни работа в разных областях науки, ни разная степень продвижения по службе не помешали заимковцам помнить друг о друге и поддерживать связи друг с другом (не так давно большой друг нашей семьи профессор-хирург В. Г. Вайнштейн сказал мне, что он до сих пор остается «заимковским всеобщим доктором»).

Многие из тех, кто жил и работал в Перми в двадцатых годах, заслуживают большого внимания и интереса как личности, не говоря уже о научной ценности их работ. Общество, которое собиралось в заимковских домах, было ярким и интересным. Бурные споры, часто вспыхивавшие за столом, являли собой образец «состязающихся умов». Споров было очень много. Полемика шла горячая и неистовая, аргументы приводились на самом высоком уровне осведомленности во всех областях культуры и развития мысли.

Жизнь на рубеже новой эпохи была очень сложна. Того, что теперь называют «обеспеченностью», в нашем обществе не было. Правда, все жили в больших и хороших квартирах, почти у всех были домработницы, дети (некоторые сверх школьных занятий) частным образом учились общеобразовательным предметам, особенно иностранным языкам, но денег у всех было мало, заработки очень скромные. Крупных приобретений никто не делал, не мог делать, и никакого интереса к этому не проявлялось. Одежда у большинства была с дореволюционных времен.

Самой близкой семьей для отца и для всех нас стала тогда и на всю жизнь семья В. Н. Беклемишева. Отца моего и Владимира Николаевича дружба и сходство взглядов связывали со студенческих лет. Эта дружба прошла через всю их жизнь, близость духовная и научная испытывалась временем и укреплялась все больше. Для меня же семья Беклемишевых стала второй моей семьей.

Одной из весьма значительных фигур в воспоминаниях отца о Перми был Анатолий Иванович Сырцов, профессор- философии. Отец называл его «умнейшим и образованнейшим человеком». Подружился с ним отец на домашних собраниях и посещал его семинары по философии. Один из семинаров был по теории причинности, другой — по философии Гегеля. В первом из них отцом был сделан доклад «Об эволюции понимания причинности в древней и новой философии». Этот доклад показал, что к тому времени отец имел уже очень серьезные знания в области гносеологии, что было отмечено А. И. Сырцовым в разборе этого доклада. Именно на семинарах Сырцова отец понял, что руководству семинарами «мы, естественники, должны учиться у таких высококвалифицированных представителей философии», и с успехом использовал этот опыт в своей дальнейшей работе. Любопытны политические взгляды и отношение к советскому строю Сырцова, выяснившиеся в личных разговорах ученого с отцом. При царизме он был против революционных переворотов, а в двадцатые годы он говорил, что «сейчас было бы подлинным преступлением говорить о возможности возврата к старому строю. Сейчас надо в рамках советского строя — в основном прогрессивного — стремиться к развитию нашей страны и бороться за устранение недостатков».

Живя в Перми, отец неоднократно принимал участие в работе всесоюзных зоологических съездов. О I Съезде я уже упоминала; на III Съезде в 1927 г. в Ленинграде отец сделал доклад о номогенезе и несколько раз выступал в прениях по общим вопросам биологии.

В 1927 г. вследствие интенсивной умственной деятельности отец переутомился, у него началось острое нервное расстройство, и он в возрасте 36 лет ощутил потерю работоспособности. Благодаря доброму отношению к нему со стороны администрации и поддержке товарищей ему удалось подлечиться (он ездил в санаторий в Севастополе) и восстановить свои силы. Чрезвычайно остро переживал отец невозможность работать так много, как он стремился, как предписывала ему его железная система, его план, им самим себе составленный и строжайшим образом выполняемый, по его словам, в «оправдание существования».

В 1926 г. университет представил отца к званию профессора. Но в уже опубликованных работах (встретивших большую поддержку Н. И. Вавилова и Л. С. Берга) «О форме естественной системы организмов», «Понятие .эволюции и кризис эволюционизма» и особенно в книге «О природе наследственных факторов» отец выступил с позиции, которую многие тогдашние биологи восприняли как чересчур диалектичную. К тому времени его взгляды полностью сформировались, пройдя сложный путь от ортодоксального дарвинизма и механицизма к признанию номогенеза (с некоторыми оговорками) и ирредукционизма (см. гл. 1). Все это в те времена считалось недопустимой ересью. Друзья предупреждали отца, что опубликование этих работ может послужить препятствием к получению профессуры. Так и случилось: хотя ректор Пермского университета поддерживал представление его к званию профессора, а декан биологического факультета лично ходатайствовал за отца, из Государственного Ученого совета (ГУС) был получен отказ. Однако в ответ на одновременно поданное отцом заявление на участие в конкурсе на замещение должности заведующего кафедрой зоологии в сельскохозяйственном институте в Самаре в конце 1926 г. он был назначен на эту должность и утвержден в звании профессора этого института.

Отец пишет в своих воспоминаниях по поводу отказа ГУС в утверждении его в звании профессора университета следующее: «Хотя опубликование моих работ й послужило препятствием для утверждения меня в звании профессора, я нисколько не раскаиваюсь в напечатании этих работ, так как глубоко убежден, что эти статьи представляют наибольшую научную ценность из всего мной написанного, и остаток моей жизни [воспоминания писались в 1955 г.] я намерен посвятить дальнейшей разработке намеченных там идей».

Заканчивая описание пермского периода нашей жизни, хочу прибавить, что для становления личности многих начинавших ученых атмосфера Пермского университета сыграла огромную роль, а для нас, детей, жизнь в обществе, образовавшемся на Заимке, стала «открытием мира» с его многообразием мыслей, чувств и норм поведения, интеллектуальной школой жизни.

В Самаре мы прожили три года (1927—1930). У нас была прекрасная большая квартира в особняке над Волгой, в центре города, с каменной террасой, откуда открывался вид на волжские просторы и Жигули. Отец приехал туда в начале 1927 г., а мы всей семьей присоединились к нему в июле.

Самарский сельскохозяйственный институт помещался в здании бывшей духовной семинарии. Лекции и занятия по зоологии шли в семинарской церкви, алтарь и ризница которой были приспособлены под энтомологический кабинет, а для себя отец устроил уголок на хорах. Для него это помещение было удобно: «Во-первых, там не было случайных посетителей, во-вторых, я всегда слышал ведение занятий моими ассистентами внизу и мог поэтому их корректировать...». Надо сказать, что отец мог распределять свое внимание (почти в равной мере) на несколько дел, которые выполнял одновременно, и совершенно отключался от всего того, что его не касалось и не интересовало. Сколько я помню, дома почти никто из присутствовавших в квартире не мог ему помешать, если только к нему непосредственно не обращались или не ссорились между собой дети, — последнее обстоятельство его всегда очень огорчало и расстраивало.

Письменный стол отца помещался на самом краю хоров, там же стояла и непрерывно стучала его пишущая машинка, а часть хоров была использована им под лабораторию. Оборудование последней было самым примитивным, но отца оно вполне устраивало. В этих условиях он написал свою основную работу по прикладной энтомологии [15], за которую (вместе с другими) ему в 1936 г. присудили ученую степень доктора наук.

Однажды кинооператоры хотели произвести съемки лабораторий сельскохозяйственного института. Придя на хоры в отсутствие отца, они заявили: «Здесь, конечно, заниматься научной работой невозможно!». Нетребовательность отца к условиям работы с точки зрения общепринятых представлений о комфорте была очень для него характерной. В своих многочисленных экспедициях и в одиноких странствованиях для сбора насекомых он часто пользовался любыми случайными видами транспорта и не имел никаких претензий к организации своего ночлега и отдыха.

Работа по хлебному пилильщику и изосоме была первой прикладной работой отца, в которой он, по его собственному мнению, получил отчетливые результаты. Он пишет об этом: «... первые мои попытки в Перми по клеверному семееду дальше попыток не пошли, но дали мне некоторое понимание сложности экономических проблем в энтомологии...». В Самаре отцу удалось справиться с рядом довольно трудных проблем в этой области, где он стал чувствовать себя достаточно прочно. Преподавание в Институте он совмещал с прикладными работами и исследованиями по систематике земляных блошек. Именно в Самаре он сумел основательно разработать род Хальтика и наметить план на будущее. Занимался он и общими вопросами. Пребывание в Самаре сильно расширило его кругозор в области агрономии. Отец поддерживал тесную связь со специалистами селекционерами, участвовал в дискуссиях между сторонниками и противниками Вильямса и составил себе ясное представление о сущности споров по сельскохозяйственным вопросам (см. гл. 5).