Александр Брикнер - Светлейший князь Потёмкин-Таврический

Екатерина

Декабря 4 числа 1773 г.»

«Скажите и бригадиру Павлу Потёмкину спасибо за то, что он хорошо турок принял и угостил, когда они пришли за тем, чтоб у вас батарею испортить на острову».

Адрес этого письма писан рукою же императрицы: «Григорию Александровичу Потёмкину»[65].

Расположение Екатерины к Потёмкину предвещало важную перемену в жизни последнего.

В продолжение 1774 года Потёмкин не участвовал в военных действиях. Он уже в начале этого года прибыл в Петербург. О времени его приезда и о подробностях его путешествия в столицу мы не имеем точных сведений[66].

Самойлов рассказывает, что Потёмкин отправился из армии в Петербург, «с тем чтобы не чрез чье-либо посредство, но прямым путем представить монархине основательные соображения свои», что он, прибыв в столицу в январе 1774 года, остановился в доме зятя своего, Н.Б. Самойлова, и вскоре после приезда, чрез посредство Григория Орлова, виделся с императрицею в Царском Селе. Самойлов сообщает далее, что императрица дозволила ему написать к ней письмо с просьбою о пожаловании его в генерал-адъютанты. Сделав это, Потёмкин вскоре получил собственноручный ответ, в котором Екатерина, исполняя его просьбу, хвалила его за то, что он писал прямо к ней, а не искал повышения побочными путями[67].

Все это шло чрезвычайно быстро. Уже 1 марта 1774 года императрица могла сообщить Бибикову о назначении Потёмкина генерал-адъютантом. «Как он думает», – сказано в этом письме, – что вы, любя его, тем обрадуетеся, то сие к вам и пишу. А кажется мне, что, по его ко мне верности и заслугам, немного для него сделала, но его о том удовольствие трудно описать; а я, глядя на него, веселюсь, что хотя одного человека совершенно довольного около себя вижу»[68]. 15 марта она писала к Бибикову: «Друга вашего Потёмкина весь город определяет быть подполковником в полку Преображенском. Весь город часто лжет, но сей раз я весь город во лжи не оставлю, и вероятие есть, что тому быть так»[69].

Поспешив затем удалить Васильчикова, осыпанного при удалении разными милостями, императрица в своих письмах к барону Гримму неоднократно в это время весьма выгодно отзывалась о Потёмкине. Так, например, она писала 19 июля 1774 года: «Генерал Потёмкин более в моде, чем многие другие, и смешит меня так, что я держусь за бока». В другом письме, от 14 июля: «Я удалилась от некоего прекрасного, но очень скучного гражданина[70], который тотчас же был замещен, не знаю сама, как это случилось, одним из самых смешных и забавных оригиналов сего железного века». Сообщая Гримму в письме от 8 августа, что у нее в работе постельное одеяло для ее собачки и что Потёмкин собирается украсть это одеяло для себя, Екатерина прибавляет: «О, какая славная голова у этого человека! Он более чем кто-либо участвовал в заключении этого мира[71], и эта голова забавна, как дьявол»[72].

Карьера Потёмкина наделала много шуму. Жена новгородского губернатора Сиверса, находившаяся в это время в столице, писала мужу 31 марта: «Новый генерал-адъютант дежурит постоянно вместо всех других… Говорят, он очень скромен и приятен». В другом письме, от 3 апреля: «Пока он живет у Елагина». Далее 10 апреля: «Покои для нового генерал-адъютанта готовы, и он занимает их; говорят, что они великолепны». 17 апреля: «Потёмкина хвалят; он состоит в хороших отношениях к Панину, который когда-то, в опасное время, спас его от происков Орловых и отправил его с каким-то поручением в Швецию. Я часто вижу Потёмкина, мчащегося по улице шестернею». В письме от 28 апреля г-жа Сиверс рассказывает о посещении императрицею театра: «Потёмкин был в ложе; с ним беседовали (т. е. императрица беседовала) много во все время представления; он пользуется большим доверием; говорят, что он отличается щедростью». 9 мая: «Недавно Потёмкин сделался членом Государственного совета; это маленькая пощечина для Брюса, который не принадлежит к этому собранию…»[73]

Фонвизин 20 марта писал к Обрезкову в Букарешт: «Здесь у двора примечательного только то, что г. камергер Васильчиков выслан из дворца и генерал-поручик Потёмкин пожалован генерал-адъютантом и в Преображенский полк подполковником. Sаpietiti sаt»[74].

По поводу возвышения Потёмкина Петр Ив. Панин в письме к одному приятелю заметил (7 марта 1774 года): «Мне представляется, что сей новый актер станет роль свою играть с великою живностью и со многими переменами, если только утвердится»[75].

Также и иностранцы-дипломаты зорко следили за переменою, происшедшею при русском дворе. Так, например, прусский посланник граф Сольмс доносил 15 марта: «По-видимому, Потёмкин сумеет извлечь пользу из расположения к нему императрицы и сделается самым влиятельным лицом в России. Молодость, ум и положительность доставят ему такое значение, каким не пользовался даже Орлов… Граф Алексей Орлов намерен отправиться в Архипелаг раньше, чем предполагал, а князь Григорий Григорьевич, как говорят, высказывает желание уехать путешествовать за границу. Потёмкин никогда не жил между народом, а потому не будет искать в нем друзей для себя и не будет бражничать с солдатами. Он всегда вращался между людьми с положением; теперь он, кажется, намерен дружиться с ними и составить партию из лиц, принадлежащих к дворянству и знати. Говорили, что он не хорош с Румянцевым, но теперь я узнал, что, напротив того, он дружен с ним и защищает его от тех упреков, которые ему делают здесь»[76].

Вопрос об отношении Потёмкина к Орловым Панину и другим вельможам казался весьма важным. В среде иностранцев в то время передавали следующий анекдот. Однажды Потёмкин подымался по дворцовой лестнице, направляясь в покои государыни, а князь Орлов спускался по той же лестнице, направляясь к себе домой. Первый из них, чтобы не казаться смущенным, обратился к своему предшественнику с приветствием и, не зная, что сказать, спросил его: «Что нового при дворе?» Князь Орлов холодно ответил: «Ничего, только вы подымаетесь, а я иду вниз»[77].

Особенно часто и подробно говорилось в это время о Потёмкине в депешах английского дипломата Гуннинга. Так, например, он писал 4 марта: «Васильчиков, способности которого были слишком ограничены для приобретения влияния в делах и доверия своей государыни, теперь заменен человеком, обладающим всеми задатками для того, чтобы владеть и тем и другим в высочайшей степени. Выбор императрицы равно не одобряется как партией великого князя, так и Орловыми…[78] Это – Потёмкин, прибывший сюда с месяц тому назад из армии, где он находился во все время продолжения войны и где, как я слышал, его терпеть не могли… Он громадного роста, непропорционального сложения, и в наружности его нет ничего привлекательного. Судя по тому, что я об нем слышал, он, кажется, знаток человеческой природы и обладает большей проницательностью, чем вообще выпадает на долю его соотечественников, при такой же, как у них, ловкости для ведения интриг и гибкости, необходимой в его положении, и хотя распущенность его нрава известна, тем не менее он единственное лицо, имеющее сношения с духовенством». В конце апреля Гуннинг доносил: «Весь образ действий Потёмкина доказывает совершенную уверенность в прочности его положения. Он приобрел сравнительно со всеми своими предшественниками гораздо большую степень власти и не пропускает никакого случая заявить это. Недавно он собственною властью и вопреки сенату распорядился винными откупами невыгодным для казны образом». В письме от 16 мая говорится: «Г. Потёмкин продолжает поддерживать величайшую дружбу с г. Паниным и делает вид, что руководится в совете исключительно его мнениями; в те дни, когда происходят заседания, он отделяется от прочих членов и держит сторону г. Панина». 13 июня: «Потёмкин назначен товарищем графа Захара Чернышева по военной коллегии. Это было ударом для последнего… Принимая в соображение характер человека, которого императрица так возвышает и в чьи руки она, как кажется, намеревается передать бразды правления, можно опасаться, что она сама для себя изготовит цепи, от которых ей впоследствии нелегко будет освободиться. Последнее ее распоряжение озаботило Орловых больше, чем все предыдущее. По этому поводу между ней и князем (Орловым) произошло нечто более простого объяснения, а скорее горячее столкновение, что, как говорят, расстроило ее до такой степени, как еще никогда не видали, а его привело к решению предпринять путешествие тотчас по возвращении из Москвы…»

И в дальнейших донесениях Гуннинга говорится о лишении Чернышева Потёмкиным всякого влияния, о соперничестве между ним и графом Орловым, о наградах, которыми императрица осыпала фаворита, и т. п. 12 апреля Гуннинг писал «секретно и конфиденциально»: «Насколько я могу судить на основании немногих случаев, встретившихся мне для разговора с ним, мне кажется, что он не обладает теми качествами и способностями, которые обыкновенно приписывались ему, но, напротив того, проявляет большое легкомыслие и пристрастие к самым пустым развлечениям». В одном из своих донесений Гуннинг писал, что Потёмкин нисколько не заботится о вопросах внешней политики; несколько позже он рассказывал, что Потёмкин в Государственном Совете предлагал воспользоваться беспорядками в Персии, между тем как Панин резко и энергично возражал ему, утверждая, что не должно вмешиваться в чужие дела, так что Потёмкин прервал прения с заметным неудовольствием. Вообще английские дипломаты доносили о постоянно возрастающем влиянии Потёмкина. В октябре Гуннинг писал из Москвы: «При назначении путешествия императрицы в Коломну в будущее воскресенье было позабыто о том, что в следующую среду именины графа Потёмкина, вспомнив о чем ее величество отложила на некоторое время предполагаемую свою поездку, с тем чтобы в этот день граф мог принимать поздравления дворянства и всех сословий, причем ей угодно было подарить ему сто тысяч рублей…» 5 февраля 1776 года Ричард Окс писал: «Влияние Потёмкина, без сомнения, достигло своего меридиана без малейших признаков уменьшения», а в марте он сообщал, что внимание, оказанное Екатериною князю Орлову во время болезни последнего, подало повод «к некоторому горячему объяснению» между императрицею и Потёмкиным. Далее сказано: «Хотя Потёмкин пользуется в настоящую минуту полною властью, многие под секретом предсказывают его падение как событие весьма недалекое. Но я думаю, что это следует скорее объяснить всеобщим к тому желанием, чем какими-либо положительными признаками. Доказательством дурного мнения о его характере служит то обстоятельство, что весьма многие поверили слуху (совершенно неосновательному) о том, будто бы он отравил князя Орлова. Правда, что зависть его ко всякому, кто пользуется малейшим отличием императрицы, чрезмерна и, как кажется, выражается таким образом и при таких случаях, которые не могут быть приятны императрице, а, напротив, способны только внушить ей отвращение»[79].