Алла Сурикова - Любовь со второго взгляда

Наконец мы попали в один колхоз, где нас почему-то никто не встретил. Мы сами поселились в гостинице. Сами на свои кровные купили себе еды…

На следующий день находим кого-то в сельсовете:

— Вот мы тут должны снять репортаж о готовности вашего колхоза к урожаю. Где председатель?

— В Болгарии отдыхает.

Тогда это прозвучало примерно так же, как сейчас: «Во Флориде играет в гольф».

А на следующее утро перед нашей гостиницей выстроилась шеренга комбайнов. Комбайнеры-красавцы держали в руках снопы густой пшеницы, ржи, овса и Бог знает чего. «Кубанские казаки», одним словом. Выставка достижений народного хозяйства.

Мы полюбовались на комбайнеров и пошли смотреть колхоз. Увидели межу, которая отделяла поля этого образцового колхоза от другого — необразцового. За межой открывалась иная картина: чахлые колоски, грязные колхозники, сломанные комбайны…

А все потому, что в «нашем» колхозе председатель был депутатом Верховного Совета. Ему давали что угодно — деньги, технику, лучших агрономов. И путевки в Болгарию.

Я решила рассказать о такой несправедливости на телевидении. Они же просили «поострей-покритичней».

— А вот этого не надо, — ответили мне.

Больше никакой «критичности» у меня в запасе «нэ було».

Что-то мы наклеили из обрезков «пьяных» кадров. На летучке сказали, что худшего репортажа на украинском телевидении еще не было, точнее, «ще нэ було».

Я решила поступать в аспирантуру ВГИКа. Написала работу «К проблеме слова на экране». На грани кино и матлингвистики. Так называлась тема моей почти написанной кандидатской диссертации. Работа понравилась. Меня вызвали на экзамены во ВГИК.

На экзамене по кинодраматургии я с треском провалилась. И только очаровательная преподавательница кинодраматургии Кира Парамонова смотрела на меня добрыми, сочувствующими глазами.

В моей жизни было несколько судьбоносных провалов. Не будь их, думаю, я никогда бы не вырулила на себя, а, как человек ответственный, всю жизнь так и прозанималась бы: не любя, но с серьезными намерениями.

Я НЕ поступила в Институт легкой промышленности и не стала технологом по производству тканей.

Я НЕ осталась работать слесарем-сборщиком на заводе.

Я НЕ поступила в аспирантуру ВГИКа и не стала теоретиком кино.

Я НЕ защитила свою первую полнометражную картину и не осталась работать на студии Довженко (об этом чуть позже).

В моей жизни это самое отрицательное НЕ играет часто положительную роль. Я скорее беспокоюсь, когда все идет гладенько…

Итак, я вернулась в Киев. Пошла на Киностудию им. Довженко помощником режиссера.

Помню, снималась картина о землетрясении в Средней Азии. Режиссер сказал:

— Мне нужны для съемок узбекские подростки. Человек пятнадцать.

Но где в тогдашнем Киеве можно было найти пятнадцать узбекских подростков? Я сбилась с ног. Кто-то подсказал, что под Киевом в каком-то ПТУ учатся как раз такие ребята. Поехала. Нашла. Привезла на свои деньги в Киев. Поселила у себя дома. Всех пятнадцать! И все пятнадцать три дня снимались в картине. Вообще это моя «беда»: все всегда делаю добросовестно. Если сейчас кто-то из моих ассистентов говорит, что не может чего-то найти или достать, я вспоминаю свой опыт. И твердо говорю: «Достать можно все! Если постараться».

…Как-то в темном тонателье шло озвучание этого самого «землетрясенного» фильма. Мне очень понравился один кадр. Тихо сказала:

— Хорошо снято.

Режиссер чуть ли не завопил на весь зал:

— Что значит хорошо? Да что она там понимает?! Это гениально снято!

(Между прочим, оператором был его сын.)

Вот в тот момент, наверно, я захотела получить право «понимать». И уехала в Москву поступать на Высшие режиссерские курсы.

Может, я бы и не рискнула. Но как-то в поезде познакомилась с директором курсов Михаилом Борисовичем Маклярским, смелым, мужественным человеком, кинодраматургом, одним из авторов сценария знаменитой картины «Подвиг разведчика». Мы разговорились. И он два часа рассказывал мне, какая это не женская профессия — режиссер. Как не стоит портить себе жизнь. Как трудно пробиться женщине. Какой интересной наукой — матлингвистикой — я могла бы заниматься…

Я внимательно выслушала Михаила Борисовича, вспомнила про «суёвый тьюд» и сказала:

— Но я все равно буду поступать.

— Что ж, — ответил он. — Другого я не предполагал от вас услышать. Дерзайте!

Художественным руководителем курсов был Георгий Николаевич Данелия. Всех поступающих разбили на две группы. Одна сдавала Михаилу Борисовичу Маклярскому. Другая — Георгию Николаевичу Данелия. Я, конечно, хотела попасть к Маклярскому: как-никак мы уже были знакомы. Но попала к Данелия.

Экзамен начинался в десять утра. А моя очередь подошла в семь вечера. Комиссия уже устала. На меня взглянули без энтузиазма. Поинтересовались:

— Что там о нас говорят за дверью?

Я честно ответила: Данелия придирается, Захариас задает много вопросов.

— А вы бы на какой вопрос хотели ответить?

Я растерялась, сраженная таким великодушием.

— Может, рассказать что-нибудь смешное?..

— Вот-вот! — обрадовались они. — Расскажите.

Я вспомнила, как мы с Кирой играли в «дочки-матери», только она была мамой, а я — дочкой. Я сочинила об этом стихи. От лица Кирюши.

Комиссия оживилась. Ведь это был набор режиссеров в ДЕТСКОЕ кино! Потом меня попросили сделать режиссерскую разработку по какому-нибудь рассказу. Я выбрала Горького — из «Сказок об Италии» — про мальчика Пепе: как богатая сеньора посылает его передать корзину яблок своей подруге. Пепе отправляется, но по пути закидывает яблоками дразнящих его мальчишек.