Михаил Ходорковский - Тюремные люди

Леша Бадаев – обычный бурятский паренек из далекого села. Широкое, круглое лицо, черные, будто постоянно прищуренные глаза. Родителей не помнит, жил с теткой. В школу ходил два класса, потом работал пастухом общественного стада.

В несчастливый день сцепился с вором, пытавшимся украсть барана, – кинул в него камнем и попал в голову. Но вор оказался мужиком крепким и быстро очухался. Подбежавший Леша испугался, запаниковал и совершил непоправимое – ударил камнем еще раз. Потом – еще раз.

Поняв, что произошло, – бросил стадо и удрал.

Поймали его случайно, спустя несколько месяцев, за тысячу километров от дома, когда он пытался украсть еду.

Суд, приговор за убийство – 6,5 лет. Справедливый, с учетом всех обстоятельств. Колония для несовершеннолетних, и вот – «взрослая» тюрьма.

Я встретился с Лешей на швейном производстве, где он нашел себе пристанище. Работящий парень, молчаливый, незаметный.

Спустя некоторое время мне объявили взыскание, и я подал на администрацию в суд. Неожиданно узнаю, что Лешу вызывают свидетелем. Сомнений у меня нет – скажет то, что от него потребуют. В лагере много способов «убеждения».

И вот – суд. Собрались все «главные люди»: начальник лагеря, начальник оперативного отдела, замы. Заседание ведет председатель городского суда.

Вызывают Лешу. Он явно растерян и испуган, говорит запинаясь, но правду! Мы переглядываемся с адвокатом, ничего не понимая. Напротив нас также переглядываются наши оппоненты.

Судья отпускает Лешу, он выходит за дверь и тут же возвращается.

– Он, – Леша показывает на начальника оперотдела, – дал мне две пачки сигарет и сказал, чтобы я врал.

Смотрю на сидящих напротив. Опер внешне спокоен, начальник медленно багровеет.

– Но я врать не стал, сказал правду. А сигареты – вот они.

И отдает судье пачку LM, признаваясь:

– А вторую я скурил. У меня таких сигарет никогда не было.

Как говорится, «немая сцена».

– Ну я пойду или еще что-то надо?

– Иди, иди, ты уже все сказал, – раздается голос начальника.

Леша выходит, «немая сцена» продолжается. Наконец председатель суда произносит:

– Все в протоколе. Если с этим парнем что-то случится – дам ход протоколу.

После суда подхожу к Леше.

– Зачем ты так поступил? Знаешь же, будут проблемы.

Он поднимает свои прищуренные глаза:

– Вы мне ничего плохого не сделали. Я так не могу.

И уходит.

Потом были лагерная жизнь и неизбежная расплата. Иногда, выходя из карцера, я узнавал, что там же – Леша. С производства его сняли. Но при случайных встречах Леша улыбался: «Все нормально!»

Конечно, произошедшее стало в подробностях известно всему лагерю. И когда я попросил сообщить мне немедленно, если все-таки Лешу попытается кто-то бить (такие методы достаточно обычны), ответом мне было удивленное: «А кто решится? Администрация боится, зэки теперь уважают…»

Через полгода меня увезли в другую тюрьму. Лешин срок давно закончился. Что с ним стало? Не знаю и не хочу выяснять, чтобы не создать проблем человеку. Но очень надеюсь, что он идет по жизни без страха и с достоинством.

Сделка с совестью – соврать, смолчать, «не заметить» ради своего спокойствия, прикрываясь интересами своей семьи. Успокоить себя, что «такое время», что «все такие».

С кем мы торгуемся на самом деле? Как узнаем, что «та сторона» – наша совесть – от сделки отказалась? Когда сами окажемся один на один с бедой?

Или потом, на краю, подводя окончательный итог своей жизни, мучительно осознавая, что «бег между струйками» окончен и остается только память? Но уже ничего не изменишь?

Один из самых важных людей в жизни каждого заключенного – следователь. Человек, от которого с учетом реалий нашего судопроизводства зависит твоя судьба. «Усмотреть» или «не усмотреть» признаки преступления, назначить обвиняемым или свидетелем, арестовать или оставить под подпиской о невыезде и даже позволить ли встречу с родными – все это и еще многое другое в руках, как правило, весьма молодого (до 30 лет) вчерашнего выпускника юридического института.

По закону следователь независим. Почти как судья. На самом деле он лишь винтик «правоохранительной вертикали». Мелкий бюрократ, часто лишенный права голоса по существенным вопросам своей работы.

Четыре года, с небольшим перерывом, я общался с этими людьми. Собственно, от них никто не требовал делать вид, что они что-то расследуют, но процедура обязывала нас к пребыванию в одном кабинете на протяжении многих сотен и тысяч часов. Совсем избегать всякого общения не получалось, да и цели такой не было. Среди следователей встречались разные люди – безразличные и тяготящиеся своей ролью, стремящиеся что-то понять и просто «отбывающие номер».

Никому из них я не желаю зла, поэтому моя история – по мотивам рассказов тех из них, кто уже покинул систему.

Юрий Иванович – редкий персонаж в «моей» следственной группе, подобранной в основном из «национальных кадров». С такими, как он, всегда проблемы у начальства – независим, насколько это возможно в рамках системы. Чувство собственного достоинства поддерживается осознанием профессиональной и бытовой самодостаточности. Хорошее образование, квартира, доставшаяся от родителей, живой ум позволяют иногда иметь свое мнение о «мероприятиях», в которых он задействуется параллельно с «моим» делом.

Этим самым мнением он со мной и делится время от времени.

Сегодня Юрий Иванович еле сдерживает эмоции: «Представляете, Михаил Борисович, вчера был рейд против браконьерской вырубки леса».

Проблему я действительно представляю. Лес рубят варварски, поближе к городам и дорогам, валят лучшие деревья абы как и, конечно, без всяких разрешений, за которые надо платить в бюджет. «Нарубленное» – далее контрабандой за границу. Так «живет» почти вся местная «элита».

«Нас вызвали на инструктаж, – продолжает он, – на карте показали, куда “не лезть”, где участки милицейского и прочего начальства, распределили зоны ответственности, и мы поехали. Приезжаем – пилят, даже внимания на нас не обращают, лицензий нет, валят лес как попало. Задерживаем, опечатываем технику. Бригадир только посмеивается – “я, мол, уже позвонил кому надо”. Через полчаса звонок нам: людей отпустить, печати снять, протоколы порвать. Браконьеры смеются, мы уезжаем, как оплеванные. Оказывается, это “надел” губернатора, а он даже на карте инструктажа его не указал. Да еще по приезде нам скандал устроили, обещали премии лишить. Как так можно? Кедрач ведь, его же и так мало осталось…»

В голосе следователя – искренняя обида и возмущение. Что меня радует – похоже, переживает он не из-за риска остаться без премии. Перенесенное унижение, искренние переживания жителя тех мест за природу своего края сломали броню привычки к коррупционному беспределу.