Камо - Илья Моисеевич Дубинский-Мухадзе

Детство, родители: «Отец его был человеком деспотического характера и ультраконсерватор… Мать его, женщина довольно деликатная, страдала от тяжелого характера мужа».

Зрелые годы. Бесповоротный запрет любить. «Такие люди, как я, не имеют права связывать чью-нибудь судьбу с своею… Я должен подавить в себе любовь… Я не должен любить». Чьи это слова — Рахметова у Чернышевского или Камо в реальной действительности?

Оперная певица-гречанка горячо полюбила Камо. Она готова бросить сцену, отправиться в любую страну, разделить судьбу любимого. Чувство Камо не менее сильное. Его первая любовь… Нет, нельзя. Жизнь принадлежит только революции. Надо порвать так, чтобы любимая меньше страдала. Пусть подумает, что ее избранник просто плохой человек, недостойный… Гречанка подкарауливает Камо на улице. «Отчего больше не приходишь?» — «Не знаю. Не жди!»

Пока ему двадцатый год. Очень хочется быть похожим на Рахметова. И знать так много, как Рахметов.

До вынужденного отъезда Шаумяна в Берлин осенью девятьсот второго года Камо занимается в его кружке, читает книги по рекомендации Степана Георгиевича. Не отрываясь, до полного изнеможения.

Кто-то должен заменить Шаумяна, взять на себя дальнейшие занятия с Камо, подбирать для него книги, растолковывать непонятное. В воспоминаниях Нины Аладжаловой, одной из первых на Кавказе женщин-революционерок, учительницы по профессии:

«Как-то пришел ко мне Аршак Зурабов[9]. Привел одного парня с большими вдумчивыми глазами. Аршак сказал: «Занимайтесь с ним, из него выйдет хороший борец». Парень представился: «Камо». Я назвалась: «Татьяна» (таков был мой новый псевдоним).

Мы начали заниматься. Камо поражал меня своей волей и настойчивостью. В сравнительно короткое время, за три-четыре месяца, он в общих чертах усвоил программу РСДРП и ознакомился с содержанием «Манифеста Коммунистической партии».

Было жаль, когда он объявил, что больше ходить не будет. «Спасибо, Татьяна, я уже кое-чему научился. Пока хватит. Комитет поручил мне оборудовать типографию».

Обзор событий на страницах 17—18-й газеты «Искра» от первого мая девятьсот третьего года:

«Тифлис. Выпустили прокламации «К гражданам», которые разбрасывались повсюду. В армянском соборе прокламации были переданы одному простолюдину со словами, что это «патриарше благословение». Тот, не подозревая, выкрикивал: «Патриарше благословение!» — и раздавал направо и налево. Прокламации были разобраны и читались с большим интересом…

В этот же день (вечером) 23 марта в театре Артистического общества, в бенефис одного из любимцев тифлисской публики, сверху посыпались прокламации. Для администрации это было такой неожиданностью, что полицеймейстер Ковалев и жандармский ротмистр Лавров кинулись исполнять роль театральной прислуги и очистили весь пол. В театре был и помощник Голицына Фрезе, который возмутился промедлением, разругал администрацию, результатом чего явилось глубокомысленное совещание Ковалева с Лавровым: откуда сыплются прокламации? После тщательного осмотра здания театра решили, что прокламации могут явиться только[10] из отверстия над электрической люстрой…»

И признание того, кто произвел переполох, еще долгое время будораживший «высший свет» Тифлиса. Признание Камо:

«Я забрался на галерку, ждал того момента, когда Гамлет увидит тень своего отца и все внимание публики всецело будет направлено на сцену. В это мгновение я швырнул пачку прокламаций в пятьсот штук по направлению к центральной люстре. Они полетели, как белые голуби. Произошло большое волнение, публика начала хватать прокламации, а жандармский ротмистр, известный своей свирепостью, носился и отбирал у публики прокламации. От одной светской дамы ротмистр чуть не получил пощечину. Дама ему с ненавистью говорила:

— Вы, блюститель порядка, почему же вы это допускаете? Теперь, по крайней мере, дайте прочесть листки. Бог мой, как вы плохо воспитаны!

Я, пользуясь суматохой, ускользнул из театра, перешел на противоположную сторону Головинского проспекта и стал наблюдать, как полиция всех обыскивала и подозрительных людей арестовывала. Я наблюдал и смеялся над глупостью полиции. Потом я отправился в дом Аршака Зурабова, где было много других товарищей, и рассказал им обо всем. Они хлопали меня по плечу и называли героем дня. Эта похвала товарищей была приятна и доставила большое удовольствие. Такие штуки в театрах я повторял в продолжение года много раз…»

Нередко повторял в качестве практических занятий с подопечными из нелегальных ученических кружков. Одних приходилось придерживать твердой рукой — слишком лезут на рожон. Других подбадривать — не в меру опасливы. Случаются белоручки, пустомели. Категория для Камо вовсе неприемлемая.

«Группе из трех человек я предложил разбросать прокламации вечером в театрах. «Мы попадемся из-за этого мелкого дела, — отвечали они: — Нам не удастся окончить учение и позже сделать что-нибудь большее. Если мы окончим учение, то впоследствии принесем больше пользы».

Я всячески уговаривал их, доказывая, что только тот, кто может и хочет делать маленькое дело, будет в состоянии со временем исполнить и большое. Они меня очень рассердили своим отказом».

Не знает Камо, что за много времени до его спора с любителями «больших дел» в далекой сибирской ссылке Владимир Ильпч Ульянов исчерпывающе определил самую насущную потребность: «чтобы вести систематическую борьбу против правительства, мы должны довести революционную организацию, дисциплину и конспиративную технику до высшей степени совершенства». Специализация на «технике» требует, «мы знаем это, гораздо большей выдержки, гораздо больше уменья сосредоточиться на скромной, невидной, черной работе, гораздо больше истинного героизма…»[11].

Как у всякого наставника, у Камо есть особенно близкие сердцу воспитанники — веселый, сильный юноша Серго (при крещении ему в честь деда дали имя Григорий, Григорий Орджоникидзе, но родные и близкие, позднее и соученики — все зовут его Серго) и в противоположность ему стеснительная, хрупкая девушка Джаваира.

У Камо никаких сомнений — хорошо или плохо он поступает, так рано вовлекая сестру в нелегальную деятельность. Свято уверен, что забота о будущем Джаваиры требует указать ей единственно достойный путь. По его, Камо, понятию. В личных записях Джаваиры, также в официальных документах обозначен год ее вступления в РСДРП — 1904-й. Стало быть, в шестнадцать лет. Но еще до того. «В Тифлисе, в узком переулке, выше серных бань, для срочного изготовления прокламаций был установлен печатный станок. Камо работал, я помогала, — расскажет Джаваира. — После печатания готовые прокламации я переносила на конспиративные квартиры, а оттуда их распространяли по заводским районам.

Я переодевалась в татарское[12] одеяние, покрывалась татарской чадрой, надевала на ноги коши, а под чадрой прятала прокламации. Для того чтобы искусно обмануть шпиков, Камо, обладавший большой наблюдательностью, придирчиво учил меня походке тюркской женщины и умению носить чадру».

Занозистый юноша Серго — их знакомство с Камо началось