Чайковский - Василий Берг

Прежде чем переходить к отъезду в столицы, хотелось бы реабилитировать Марию Марковну, неизвестно почему опороченную Модестом Ильичом. «Откуда появилась эта Марья Марковна, в какой мере она была сведуща в своей специальности – неизвестно. Утверждать можно только, что ее нарочно откуда-то выписали, что дело свое она знала, что у ее ученика сохранилось о ней дружественное воспоминание, но что она, во всяком случае, вполне удовлетворить потребностям будущего композитора не могла, потому что в 1848 г. ее ученик умел читать ноты не хуже, чем она»[8].

Во-первых, о том, что было в 1848 году, Модест Ильич мог судить только с чужих слов, ведь он родился двумя годами позже. Во-вторых, сам Петр Ильич считал себя многим обязанным своей первой учительнице, и это подтверждено документально. Много лет спустя, в 1882 году, бедствующая Мария Марковна попросит помощи у своего бывшего ученика. 9 (21) января 1883 года Чайковский написал своему приятелю, музыкальному издателю Петру Ивановичу Юргенсону, следующее письмо: «Милый друг! Будь так добр, вложи в прилагаемое письмо пятьдесят рублей и отправь по адресу. У меня просит помощи моя первая учительница музыки, которой я очень, очень много обязан. И я решительно не могу отказать, но иначе как через тебя неудобно это сделать. Твой П. Чайковский. Для адреса посылаю самое письмо и прошу сохранить его». Аккуратный Юргенсон сохранил оба письма, спасибо ему за это (и не только за это, он вообще был очень достойным человеком).

Тихий провинциальный городок, долгие зимние вечера, милая Фанни, от которой «стеклянный мальчик» видел, пожалуй, больше ласки, чем от родной матери, музыка, волнующее ожидание будущего… Разумеется, Пете, как и всем детям, хотелось поскорее стать взрослым. Но было ли в его жизни время более счастливое, чем воткинское детство? Попробуйте ответить на этот вопрос, когда дочитаете до последней страницы.

В сентябре 1848 года Чайковские покинули Воткинск. Причиной отъезда стали дети, которых надо было выводить в люди. Коле и Пете предстояло поступление в пансион, а у младших детей была своя бонна, так что Фанни оставалась без дела. Кроме того, ей поступило выгодное предложение от местных помещиков Нератовых, а синица в руках всегда лучше парящего в небе журавля.

Петя очень тяжело переживал расставание, ему вообще всегда было трудно «терять людей». В дороге он то и дело начинал писать письмо Фанни, но всякий раз не мог окончить его, потому что от волнения ставил много клякс.

В январе 1893 года Чайковский навестит Фанни в ее родном Монбельяре. Встреча будет и радостной, и грустной. «Впечатление я вынес необыкновенно сильное и странное, волшебное: точно будто на 2 дня перенесся в сороковые годы. Fanny страшно моложава, похожа на прежнюю как 2 капли воды, и так как она положительно только и живет воспоминаниями о Воткинске и относится к далекому прошлому на манер сестрицы, – то оно ожило в моей памяти с поразительной реальностью. Рассказам не было конца. Я видел массу своих тетрадей, сочинений, даже рисунок аптеки. Она прочла мне много писем мамаши, Зины, Лиды (!!! на отличном французском языке), моих собственных, Колиных, Веничкиных и т. д. В особенности ценны письма мамаши. Все это она мне завещала, а покамест подарила одно мамашино письмо… Fanny не сделала при приходе моем никаких сцен, не плакала, не удивлялась моей перемене, – а просто, точно будто мы только что расстались. Но в оба дня, перебирая старые воспоминания и читая письма, мы оба постоянно удерживались от слез»[9].

Первоначально Чайковские собирались в Москву, где у Ильи Петровича было на примете «хорошее место» (он вел переговоры с управлением неких частных заводов). Но, в простоте душевной, Илья Петрович допустил оплошность – рассказал о своих планах кому-то из приятелей, а тот, не будь дурак, сам это место занял.

Оставив семейство в Москве, Илья Петрович уехал в Петербург разведывать перспективы. Беда не приходит одна – бонна младших детей заболела холерой (была в разгаре очередная эпидемия) и чудом выжила. Можно представить, сколько хлопот обрушилось на Александру Андреевну во время этого нескладного путешествия. Не удивительно, что она поручила старших мальчиков попечению Зинаиды, дочери Ильи Петровича от первого брака, и Лидии.

Сложилось так, что Зинаида, чувствовавшая себя главной после мачехи, была нетерпелива и несправедлива к Пете, и холодность, возникшая в то время, сохранилась между ними навсегда. «Вчера вечером мне дали знать, что старшая сестра моя, Зинаида, скончалась две недели тому назад в Оренбурге… Меня очень опечалило это известие, хотя горе это неглубокое, не подавляющее. Я ее мало знал и не видал уже лет пятнадцать»[10].

В ноябре того же года Чайковские переехали из Москвы в Петербург, где Илья Петрович продолжал искать место. Поселились на Васильевском острове, недалеко от Биржи, в доме купца Минаева, получившем из-за своей формы прозвище «Дом-утюг». Николая и Петра отдали в частный пансион Шмеллинга на Большом проспекте Петербургской (Петроградской) стороны. «Избалованные ласковым и участливым обхождением Фанни, они в первый раз встали перед безучастно относящимся к ним учителем пансиона; вместо прежних товарищей… увидали ораву мальчишек, встретивших их как новичков, по обычаю, приставаниями и колотушками. Потом, оба брата поступили в разгар учебного сезона; пришлось нагонять пройденный другими курс наук, а вследствие этого заниматься чрезмерно много. Они уходили в восьмом часу из дому и только в пять возвращались. Приготовлять уроки было так трудно, что по вечерам приходилось иногда просиживать за книгой до полуночи…»

Петя сделался раздражительным и капризным, стал часто хворать, а потом и вовсе тяжело заболел корью. Модест Ильич пишет о сильных припадках, которые доктора объясняли поражением спинного мозга. С точки зрения современной медицины подобное объяснение выглядит невразумительным, но дело не в диагнозе, а в том, что корь поставила крест на пансионе – Петя туда больше не вернулся.

В мае 1849 года Илья Петрович наконец-то добыл себе место управляющего частными металлургическими заводами в Алапаевске (стоило ли уезжать с Урала, чтобы после стольких мытарств возвращаться обратно?). В Петербурге остался только одиннадцатилетний Николай, которого после Шмеллинга (не добром будь помянут) устроили в другой пансион.

Алапаевск сильно проигрывал в сравнении Воткинску. Это было настоящее захолустье. Мало того, что все вокруг чужое, так еще и донельзя унылое.

Детство заканчивалось.