Фёдор Абрамов - Олег Трушин

Ко всему этому политика военного коммунизма усугубила и без того бедственное положение крестьян, доведя до крайней бедноты грабительской продразвёрсткой, изъятием всех излишков зерна. Изымали так, что по весне и сеять было нечем. Так за два года на Пинеге засеваемые ранее поля заросли бурьяном. Недаром в 1920 году лозунги советской власти «Хлеб – голодающему Северу», «Хлеб – армии», как и «Ты записался добровольцем?», были одними из самых популярных в агитационной кампании большевиков. Вот только хлеб этот едва доходил до «голодающего Севера».

Пожни в Верколе были по пойменным лугам и суходолам среди леса, вниз по реке Пинеге и название своё, как правило, получали по месту – Никопала, Кеврольский, Каршелда… Семья Степаниды Абрамовой ставила стога по берегам рек Хорса, Прелая (впадает в первую), Ядвий. Сенокосные луга были затаёнными, малопроветриваемыми. Поставь в таком месте большой стог, враз «загорится» – запреет сено. Оттого-то и метали не стога, а невысокие продолговатые зароды, состоящие из нескольких копёшек-стожков. Сенокос повсюду, не только на Пинежье, считался большой страдой, годовым делом. Сколько ляжет сена на поветь (сенник), так скотина и перезимует. Без сена и молока не будет, и конь с места не стронется. Оттого на сенокос ходили, как правило, несколькими семьями из разных дворов. На дальних покосах для ночлега и отдыха ставили так называемые сенные избушки, так как жить приходилось по несколько дней и работать от зари до зари. Сенокосная страда июльская, в эту пору ещё самые «пиковые» белые ночи. Для косьбы вдобавок прихватывали и самое «мёртвое» время – выходили на луг часа в два ночи.

Путь на луга был нелёгким. «…Ехали на Великую, грязь лошади на спину заливалась. Хороших сенокосных угодий не было. Всё кочки. Михаил брал всех на сенокос. А я оставалась с матерью»{10}, – вспоминала сестра Мария (вероятнее всего, Мария Александровна ошиблась, упомянув реку Великую, такой реки в окрестностях Верколы нет, скорее всего, она имела в виду реку Прелую. – О. Т.). Сенокос был первой серьёзной «мужицкой» работой и для маленького Феди. Но что может наработать мальчонка пяти-шести лет? «…Я с шести лет начал косить, я с шести лет начал работать…» – не единожды будет впоследствии вспоминать Абрамов в многочисленных интервью, выступлениях, подчёркивая тем самым своё «взрослое» крестьянское детство. Позаботился старший брат о малом косце – смастерил косовище под рост, взрослой-то косой-горбушей ему травину наземь не уложить!

Ко всему тому сенокосная пора всегда граничила с жатвой. И чтобы не делать два дела сразу, сенокос должен быть спорым, его старались не затягивать, и если погода позволяла, стожки ставили быстро, в несколько дней.

Но если сенокос был мужским делом, то на жатве трудились в основном женщины. «Мы с мамой оставались дома. Мама жать уходила в поле, а я, – вспоминала Мария Абрамова, – должна травы корове и овцам наносить. В лес сходить за голубикой».

Ячмень в этих местах был главной зерновой культурой. Засаживали поля, конечно, и озимой рожью, но ячмень был на Пинеге в фаворе, здесь именно он именовался житом, житником – от слова «жить». Хлебу на Севере всегда придавалось особое значение.

Раннее детство Фёдора Абрамова выпало на трудные послевоенные 1920-е годы, но тем не менее именно тогда хозяйство Степаниды Абрамовой прочно встало на ноги.

Уже к 1927 году, к моменту образования колхоза в Верколе, в хозяйстве Степаниды Павловны было:

1,22 десятины пахотной земли, с которых она ежегодно получала доход 54 рубля 24 копейки;

2,47 десятины сенокосных угодий с доходом 39 рублей 84 копейки;

одна лошадь, дающая прибыль 26 рублей;

две коровы, приносящие доход 32 рубля.

Помимо этого «благополучия», двор Степаниды Абрамовой имел за год неземельный доход в сумме 43 рубля 35 копеек. «Итого общий доход хозяйства составлял 192 рубля, а едоков в хозяйстве 6», – так и было отмечено в окладном налоговом листе.

Спустя десятилетия в своём знаменитом выступлении в концертной студии телецентра «Останкино» Абрамов взволнованно скажет: «…К 1930 году, к моменту вступления в колхоз, мы были одной из самых состоятельных семей… У нас было две коровы, две лошади (для крестьянина конь, без которого в хозяйстве было не сладить, всегда был мерилом достатка и благополучия. Лошадь стоила больших денег, и ее покупка была для семьи сродни большому празднику. – О. Т.), жеребёнок, бык, штук десять овец, и всё это сделала, сотворила наша детская колония, наша детская коммуния…»

И вот парадокс жизни: едва окрепло хозяйство Степаниды Абрамовой, взращённое руками «детской коммунии», и зажило «справно», по-середняцки, по всей Стране Советов началась непримиримая борьба с кулачеством, определённая специальной директивой ЦК ВКП(б). Началась самая что ни на есть государственная война против крестьян, живущих своим собственным трудом. Выселения, аресты, притеснения… Зажиточный крестьянин, работавший на своей земле, стал вдруг государству неугоден.

Не обошла эта беда стороной и семью Феди Абрамова. Уже совсем скоро, в короткий срок, от крепкого хозяйства Степаниды Абрамовой не останется и следа, но клеймо сына середнячки ещё долго будет преследовать Федю Абрамова, причиняя боль и страдания.

Весьма печальной и трагичной будет и судьба родного дома. Летом 1948 года его попросту распилят на дрова за долги.

Вернувшийся в 1947 году с фронта Михаил Абрамов устроится кладовщиком в местном райпо, как тогда коротко именовали районные потребительские общества. Выдача товара в долг и стала роковым для родительского дома Фёдора Абрамова. Михаил Александрович был человеком очень отзывчивым и по доброте душевной отказать в выдаче товара в долг, наверное, не мог, тем более если к нему обращается сам председатель райпо. Когда недостача обнаружилась, покупатели «в долг» отказались вернуть деньги, а Михаилу, как лицу материально ответственному, пришлось возвратить недостачу, вложив за неё… отчий дом.

Так, в виде возмещения образовавшейся недоимки в размере 375 рублей 45 копеек по решению братьев дом и был разобран, распилен и отдан в райпо на дрова.

Семья Михаила Абрамова была вынуждена перебраться к тёще – Евдокии Фёдоровне Пономарёвой, чей дом стоял ниже по угору, почти напротив старой деревенской школы.

Уже впоследствии, приезжая в Верколу, останавливаясь в доме старшего брата Михаила, Абрамов всегда приходил к опустевшей родительской усадьбе, на которой когда-то возвышался «дом с конём» его детства.

На веркольском деревенском кладбище в тиши молодого сосняка есть одна одинокая, ничем не приметная с виду могилка. Над холмом – островерхий старообрядческий деревянный столбик под тесовой крышей домиком. На притороченной к нему