Воспоминания военного контрразведчика - Александр Александрович Вдовин

Поражала детское воображение игротека. Три большие комнаты с огромными окнами и живописными картинами прямо на стенах. Одна картина изображала персонаж из рассказа Горького «Старуха Изергиль» — Данко, вынувшего свое сердце для освещения пути людям в глухом ночном лесу. Записываться в игротеку не требовалось, приходи, садись за стол или становись в круг и делай то, что делают остальные дети под руководством воспитателя.

Для школьников в Доме пионеров читали различные патриотические лекции, организовывали встречи с писателями с обсуждением их произведений. Хорошо помню известных писателей, которых приглашали в то время: А. Твардовского, Н. Тихонова, П. Антокольского, К. Симонова, Л. Леонова и многих других.

В городке была двухэтажная баня с парилками в женском и мужском отделениях. В ней, помимо общих моечных отделений, имелись отдельные душевые кабины. А гордостью являлись парилки, потому что топились они только дровами. Знатоки и ценители пара приезжали париться со всего Подмосковья. Рядом с баней стояла пивная, которую любили посещать попарившиеся граждане, чтобы выпить кружку пива, сто граммов водки и закусить бутербродами с черной и красной икрой. Были и другие закуски: вяленая рыба, бутерброды с сыром, селедкой, но в памяти остались именно черная и красная икра. На полках красиво стояли пирамиды из консервных банок крабов, кильки в томате и т. п. Снаружи пивная была окрашена голубой краской, и, наверное, поэтому ее ласково называли «Голубой Дунай».

Одной из замечательных достопримечательностей была река Ичка. Назвать ее рекой можно с большой натяжкой, так как ширина ее всего два-три метра, а глубина не превышает метра, но в местах запруды было почти два. На запруде мы пропадали все свободное летнее время. По речке плавали домашние утки, гуси, в которых я бросал камни, иногда попадал в них, и за это хозяева ловили меня и топили в Ичке. Видимо, поэтому я научился плавать, уже будучи взрослым.

В городке был стадион с одной невысокой деревянной трибуной. На нем проводились по воскресным дням футбольные матчи, во время которых разносились по округе свист, крики, женский визг и возгласы: «Судью на мыло!» На территории стадиона стояла парашютная вышка. С нее прыгали на привязанном парашюте мужчины, демонстрируя свою смелость. Каждый прыжок сопровождался гулом одобрения.

На весь городок было два магазина. Один — продовольственный, в другом продавали не только продукты, но и промышленные товары. Располагались магазины в районе Ярославского шоссе. Была еще палатка со скобяными изделиями, в ней продавали керосин, лаки, краски и др.

Жители городка любили проводить вечера на Ярославском шоссе. Это сейчас покажется странным, но в дни моего детства Ярославское шоссе было вымощено булыжниками, а потом его постоянно расширяли и покрывали асфальтом. Вечером очень редко ездили автомобили, и шоссе становилось «Бродвеем», так как освещалось электрическими фонарями, на нем танцевали, пели песни, частушки и гуляли парочки влюбленных, слушали музыку в исполнении местных баянистов, аккордеонистов и общесоюзного радио.

До 1956 года наша семья жила в одноэтажном деревянном бараке № 11 в двенадцатиметровой комнате № 12. Слева, у входа в комнату, стояла кирпичная печь для отопления комнаты и приготовления пищи. Далее стояла двуспальная железная кровать родителей, покрытая вязанным мамой покрывалом, на нем лежали четыре подушки, тоже покрытые вязаными накидками. Снизу под покрывалом виднелась кайма вязанного крючком подзора. Все вязаные вещи были белоснежного цвета. За кроватью стоял диван, на котором спал я. Справа от входа висел умывальник с помойным ведром внизу, которое ночью использовали в качестве туалета. Здесь же вешалки для полушубков, пальто и другой верхней одежды. В этом же месте располагался лаз в погреб, закрытый деревянной крышкой. В нем хранились овощи, бочка с соленой капустой. Прикрывалась эта часть нашего помещения с одной стороны ситцевой занавеской, а с другой — самодельным шкафом и, конечно, стенами комнаты. Сверху над шкафом был настил, там ночевали мои сестры, и назывался он полати.

На расстоянии полутора метров от шкафа стоял квадратный, сколоченный отцом, стол, верно служивший нам для трапезы и для учебы. Около окна — ножная швейная машинка «Зингер», ее родители называли кормилицей. На ней мы с сестрами тоже готовили уроки, а мама шила одежду, простыни, наволочки и т. п. По выходным дням родители по очереди шили рабочие рукавицы из заготовок и сдавали готовый товар в Райпотребсоюз.

Единственным украшением в комнате была глиняная ваза в форме человеческой головы. Мужское лицо, расплывшееся в доброй улыбке. Розовые щеки, красные губы, высокий лоб, выразительные смеющиеся глаза и красивые уши вызывали у тех, кто смотрел на вазу, ответную улыбку. Называли вазу мордан, она была изготовлена в Германии. Мама получила ее в качестве приданого вместе с периной, швейной машинкой «Зингер» и другими вещами.

В комнате всегда было чисто и прибрано, если вдруг что-то лежало не на месте, то родители делали замечание и требовали наведения порядка.

Посередине комнаты на стене висел репродуктор Всесоюзного радио, его выключали только на ночь, и поэтому все члены семьи были в курсе событий, как в мире, так и внутри страны. Кроме того, по радио шли научные и детские передачи: сказки, литературные чтения для детей и взрослых, передачи для юношества, концерты, оперы и оперетты, стихи. Вся хроника жизни советской страны становилась известна нам, прежде всего из радиопередач. Передовицы газет «Правда», «Известия», «Гудок» передавали по радио и по нескольку раз в день.

Я родился третьим ребенком в семье. Кроме меня были две сестры — Нина и Маргарита.

Мое детство прошло в этой комнате, в коридоре барака, игротеке, в спортивных баталиях вокруг барака и в походах в лес или на речку Ичку. Моей любимой и единственной игрушкой был деревянный мушкет, стрелявший вишневыми косточками. Я испытал настоящее человеческое горе, когда сломался мушкет, а потом и пропал вовсе.

Зимой мне часто приходилось оставаться одному. В такие минуты я любил сидеть у окна и любовался падающими с неба крупными хлопьями снега. Если налетал внезапно порывистый ветер, он разгонял любимые мною хлопья. На улице и в комнате становилось светло и почему-то легко на душе. А спустя какое-то время опять неистовый порыв ветра пригонял огромную черную тучу, и вновь становилось темно и тревожно на улице и почему-то в комнате.

На улице я был шустрым ребенком. Активно играл в чижик, городки, прятки, казаки-разбойники и лапту. Среди бараков устраивались соревнования по лапте, причем в командах были и взрослые, и дети.

В 1946 году наш