Урсула Дойль - Любовные письма великих людей. Мужчины

Но смотрите! Три месяца прошло с тех пор, как я оставил Вас. И я не знаю, когда смогу надеяться увидеть Вас снова. Я все еще верен своему желанию никогда не покидать Париж и покончить со всеми обязанностями, кроме одного – того, что было так сладко, так приятно и легко исполнять – совершенствовать нашу дружбу и наслаждаться Вашим обществом. Ваши любезные письма будят во мне сожаления о прошедшем; особенно когда Вы упоминаете о ранах, которые хотя и начали затягиваться, но все еще свежи.

О, мой дорогой друг, как я боюсь, что пройдет еще немало времени, прежде чем Вы обретете состояние уравновешенности в горе, которое не излечивается никаким лекарством и которое, в силу врожденной возвышенности Вашего характера, заставляет Вас страдать еще сильнее, вместо того чтобы вознести Вас над ним. Я могу помочь Вам лишь временным утешением, которое доставляет присутствие друга… Целую Ваши руки со всей возможной любовью.

…Сердце мое, покуда оно бьется, будет преисполнено к тебе нежностью, где бы я ни был…

Самый известный шедевр Лоренса Стерна – роман «Тристрам Шенди», точнее, «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена», с 1759 по 1767 год выдержавший девять изданий. Это был невероятный успех, и Стерн стал знаменит как на родине, в Англии, так и во всей Европе. Пикантное остроумие и сатира «Тристрама Шенди» шокировали некоторых читателей и казались им несовместимыми с профессией Стерна: ведь он был священником, опубликовавшим несколько томов проповедей. Его парадоксальную натуру – безнравственного моралиста и христианина-скептика – хорошо иллюстрирует второе письмо, адресованное леди Перси. В нем Стерн упорно пытается вызвать ее на тайное свидание, одновременно повторяя, что все в руках Божьих.

Брак Стерна оказался несчастливым; его жена, Элизабет Ламли, была «женщиной великой добропорядочности и многих добродетелей, но все они топорщились, как иглы разъяренного дикобраза» – так писала о ней ее кузина. У Стерна было много романов, самый длительный – с Кэтрин Форментл, знаменитой певицей.

Моя дорогая Китти,

сюда я приехал совершенно благополучно, если не считать ранения в сердце, которое нанесла мне ты, любимая моя, прелестная моя шалунья. А теперь, дорогая, дорогая моя девочка, позволь заверить тебя, что ни один мужчина не был более предан женщине, чем я – тебе. Сердце мое, покуда оно бьется, будет преисполнено к тебе нежностью, где бы я ни был.

Я благодарю тебя за то любезное доказательство твоей любви, которое ты дала мне, за доказательство твоего желания успокоить мое сердце, отказав сама знаешь кому. Пока я забавляю публику [sic][1], так тоскливо быть в разлуке с моей дорогой, милой Китти. Одна мысль о том, что этот проходимец имеет полную свободу навещать тебя, терзает мою душу. Поэтому я принимаю доказательство твоей любви и твердых принципов еще более благосклонно и так сильно доверяю тебе, как будто нахожусь рядом с тобой – подобно Богу! Но я сижу в тишине и одиночестве в своей спальне (десять часов вечера, спектакль окончен) и дал бы гинею только за то, чтобы коснуться твоей руки. Я постоянно посылаю свою душу посмотреть, что ты делаешь. Как бы я хотел послать вместе с душой и тело.

Прощай же, дорогая и добрая моя девочка. Помни, что я – навсегда твой верный друг и преданнейший поклонник… Сегодня вечером иду на ораторию. Прощай, прощай!

P. S. Твоей матушке мое почтение.

Пиши мне в Пэлл-Мэлл, второй дом от Сент-Олбанс-стрит.

Странный механистический эффект производит на любовника писание любовного послания в двух шагах от женщины, которая завладела его сердцем и душой. По этой причине (но в основном все же потому, что обедаю по соседству) я, Тристрам Шенди, пришел прямиком из своего жилища в кофейню, ближайшую, какую смог найти, к дому моей дорогой Леди. И попросил листок самой лучшей бумаги, чтобы правдиво изложить свои убеждения – итак…

О, моя дорогая Леди, какой бедлам в моей душе устроила ты! Кстати, я думаю, это слишком обыденное вступление для столь необыкновенной ситуации, в которой я оказался по твоей милости, – в ситуации, когда (Бог – свидетель) меня держат на расстоянии. И я в отчаянии, оттого что не могу ни на дюйм приблизиться к тебе, несмотря на все шаги и ухищрения, которые способен изобрести мой рассудок. Любой мужчина, будучи в здравом уме, бежал бы от тебя прочь. Но чем дальше уносили бы его ноги, тем яснее и яснее он бы понимал, что бегство бессмысленно, глупо и безрассудно, хотя разум твердил бы, что вернуться – значит обречь себя на поражение. А может быть – и на верную погибель.

Почему ты говоришь, что была бы рада меня видеть? Тебе доставляет удовольствие делать меня еще более несчастным? Или тебе нравится ощущение собственного триумфа, оттого что твои глаза и губы превратили мужчину в законченного глупца, хотя остальные в этом городе считают его умником?

Я глупец, самый слабый, послушный, нежный глупец из всех, кого женщинам приходилось испытывать на прочность, и наиболее непостоянный в своих целях и суждениях относительно восстановления своего здравого рассудка.

Так и есть, ведь всего час назад я преклонял колени и клялся, что никогда не подойду к тебе, и молил Господа о том, чтобы Он дал мне силы устоять перед искушением. После молитвы я ощущал себя настоящим христианским героем, готовым сразиться с целым светом, с молниями и самим дьяволом. Сомнений нет, все они в конце концов будут дрожать у моих ног.

И вот теперь, так близко от тебя, возле мерзкого каменного панциря, на который похож твой дом, я чувствую себя в центре вихря, мой мозг перевернут вверх тормашками. И хотя я купил билет, чтобы ехать к мисс К., я прекрасно понимал, что для меня существует только одна дорога. Я знаю, что Леди… будет одна в семь часов и позволит провести вечер с ней, безропотно принимая на веру все, что я буду рассказывать.

Я обедаю у мистера С., по соседству, на Вигмор-стрит. Останусь там до семи часов в надежде, что ты вознамеришься подать мне весточку. Если не получу ничего до этого часа, то решу, что ты нашла себе более интересное занятие, огорченно извинюсь и в расстроенных чувствах поплетусь на спектакль. Проклятье, я знаю лишь одно – я люблю тебя (возможно, глупо, но) очень искренно, твой

Л. Стерн