Владимир Шморгун - Красный сокол

— Вот гаденыш! Не понимает отцовского указа, — беззлобно ругнулся довольный продолжатель рода Денисовых.

— Да ты ему сунь сбитень в рот, он и умолкнет, — подал совет приосанившийся кум.

Евграф торопливо вытащил из кармана приготовленную дома крестильную кашку, узелком затянутую в марлю, и впихнул ее в рот крикуну. Дитё принялось сосать хлебную окрошку и постепенно умолкло, закрыв глазки от удовольствия, но все еще совершая ручонками какие-то замысловатые движения вокруг хлебной жвачки. Тогда крестная достала из-за пазухи заранее приготовленную бутылочку с подслащенной водичкой и, улучив момент, когда крестник вытолкнул обсосанный узелочек вон, сунула ему в ротик подменную соску. Жадно захватив благодатный резиновый сосок деснами, дате враз обмякло, угомонилось, засопело от благости.

— Во! Его крестом да пестом не усмиришь, только разозлишь, — довольно ухмыльнулся кум. — Хлеб батюшки да водица матушки хоть кому обломают рога.

— А какое имя в метрики запишете, святой отец? — обратилась к батюшке похорошевшая восприемница.

— Пуд! — не отводя глаз от смазливой матушки, ударил, как обухом по голове, нежданным словом батюшка. — Пуд! В самый раз ему такое прозвище. По комплекции, — слегка кивнул подбородком служитель храма господнего в подтверждение своего решения, внимательно изучая недоуменные глаза вопрошающей. И по тому, как он это сказал — весомо и грубо, — сбитая с панталыка мать принялась городить чушь несусветную во имя отца и сына и святого деда Ивана.

— Да, как же я… Вот отец его родной… Мы хотели Ваней прозвать его. По деду, царство ему небесное. Святой человек был — работник неутомимый. Вы уж его не обижайте. Сделайте милость. Мы в долгу не останемся. Вот я вам и мзду припасла. Не откажите только живым и умершим по воле Божьей! Прошу…

— Сколько? — перебил тот перепуганную просительницу.

— Полтораста гривен, святой отец, — радостно встрепенулась женщина, лихорадочно вынимая из-за пазухи узелок с монетами, собранными догадливыми родителями на всякий пожарный случай.

— Мало! Я сказал: три с полтиной. Пуд — тоже доброе имя, — непоколебимо стоял на своем обладатель всемогущего креста на серебряной цепочке, но принял подаяние как подобает духовному сану — спокойно, как ни в чем не бывало. Осенил крестом узелочек и спрятал на груди под ризой.

— Да что вы, батюшка! Побойтесь Бога. Где я возьму три с полтиной, коли сама жую хлеб с мякиной?

— Я слов непотребных на ветер не бросаю, как ты, матушка. И не забываю, где нахожусь, милая. А мужики чем промышляют? — сказал рассерженный, но выдержанный мздоимец набыченным свидетелям священного таинства.

— Железками, — тяжко вздохнул Евграф, все еще не веря, что его сына нельзя назвать в честь деда, а нарекать странным неблагопристойным именем Пуд вполне прилично.

— Это хорошо. Вон видите окованную железом дверь, ведущую в подалтарник? Осела, сердешная, от трудов праведных. Не закрывается, петли проржавели. Подновить сумеете?

— Это можно, — взбодрился бригадир. — Когда прикажете? Но…

— Знаю. Когда приму работу, тогда и метрики выправлю. Идите с миром, — еще раз осенил пастырь тяжелым крестом стадо Божье и отвернулся.

Детство Ванюши пришлось на все годы большой войны. Сначала — германской, потом — гражданской. Ничем оно примечательным, а тем более счастливым, не отличалось от детства тысяч и тысяч таких же карапузов, брошенных на произвол судьбы ушедшими на войну отцами, старшими братьями и равнодушной властью, пекущейся только о себе.

Любая власть, как и человек, хочет лишь одного: перемены в лучшую сторону. То есть получить возможность безнаказанно грабить. Или трудиться во имя собственного благополучия и процветания. В трудный час ей наплевать на миллионы обездоленных, униженных и ограбленных.

Ваня мечтал лишь о том, как утолить постоянный голод хотя бы ломтем черствого хлеба, а лучше — пшенной кашей, заправленной желтоватой мякотью тыквы. Существование маленького, на диво крепкого и моторного отпрыска Денисовых свелось к постоянному поиску пищи. Вначале хоть какой-нибудь, лишь бы унять нудную пустоту желудка, а когда голод чем-то притуплялся, поиски съестного облекались в творческие планы изобретательства скатерти-самобранки с лакомыми кусочками сахара или кренделечка. И хотя эти созидательские способности грубо и часто в самый неподходящий момент пресекались матерью, постоянно недовольной жизнью, малыш снова и снова совал нос не в свое дело. Неосторожно влезал то в огонь, то в лужу, то в драгоценный короб отца, с которым тот ходил по окрестным хуторам — кому ручку к тазику припаять, кому дно кастрюльки залудить, а кому и зубья в бороне переклепать. После таких, чаще всего воскресных, походов в доме таинственно появлялась долгожданная мука, а то и сладости.

Короб стоял на полке в темной кладовке и постоянно манил к себе интересными железками, с помощью которых можно, по словам отца, добыть крупы, муки, сала и даже заветный полтинник серебром. На него-то немудрено выменять все что угодно: леденцы, халву, свистульку, настоящий ремень или настоящий пугач с пружинкой и с курком. Но фанерный короб с лямками стоял на полке высоко, и, чтобы добраться до него, пришлось подставить скамейку, а на скамейку взгромоздить еще и ведро вверх дном.

Придерживаясь за стену, Ваня исхитрился встать на ведро и запустить руку в ящик, потянуть что-то тяжелое: то ли паяльную лампу, то ли коловорот с набалдашником. Когда орудие труда достигло верхнего края и готово было перевалиться в руки исследователя отцовских премудростей, ведро предательски покачнулось. Вместо того чтобы выпустить трофей из рук и легко свалиться на землю, не солоно хлебавши, искатель кладов, пытаясь удержаться от падения, еще крепче вцепился пальцами в заповедную железку. Короб наклонился, и все сооружение рухнуло вниз.

Очнулся он от щемящих ожогов на затылке и руках, но долго не мог сообразить, где находится, почему вокруг темно и что навалилось на него сверху. На грохот прибежал братишка, рванул прикрытую дверь и завопил не своим голосом:

— Ванька уби-ился!

Пока тот звал на помощь, Ванька выбрался из завала и, как ни в чем не бывало, предстал перед перепуганной тетей Варей, из-за широкой юбки которой выглядывал обескураженный брат.

Все бы прошло незаметно, скрытно до прихода родителей, да сильно жгло руки и затылок. Поэтому кулаки, приготовленные для брата, он отвел назад и тем вызвал у тети сильное подозрение в нечистоплотности этих рук.