Сергей Голубов - Бестужев-Марлинский

— Отчего это, Саша, так получилось, — спросил его Мишель, — ты очень хорошо шел в прошлом месяце, а теперь по истории тебе три человека сели на голову?

Саша улыбнулся.

— Есть причина, Мишель. И причина эта — мой «Очарованный лес».

Мишель изумился.

— Что? Какой лес?

— Видишь ли, друг мой. Это — мое сочинение. Ты знаешь, что мне трудно оторваться, ежели я чем увлекусь. И вот стоит только мне побродить в «Очарованном лесу», как я уж и слетел.

Оказалось, что Саша сочинял большую пьесу в пяти актах. Все красиво-волшебное, замеченное в «Днепровской русалке», «Князе-невидимке» и «Волшебной флейте», было пересоздано им в новую сказку, таинственную и странную. Князья, девы, оруженосцы, шуты, черти и колдуньи — все это сталкивалось, боролось, действовало разными способами, путаясь в лабиринте чудесных вымыслов. Русалки говорили стихами, а гномы — прозой. Пьеса была интересна, потому что развязка наступала в конце и сразу.

Бывая по праздникам в родительском доме, Саша однажды забрел на чердак и нашел здесь много необыкновенного: ящики с рукописями старого «Санкт-Петербургского журнала», картоны с чертежами горных машин и множество всякого иного хлама, оставшегося от времен военной службы Александра Федосеевича. Когда решено было поставить «Очарованный лес» на кукольной сцене и не хватало только пустяков: самой сцены, кукол и декораций, Саша вспомнил о богатствах чердака.

Александр Федосеевич разрешил взять с бронзовой фабрики необходимые инструменты, и через две недели упорного труда кукольный театр был готов. Черти летали по воздуху, шут-лакомка срывал с дерева прельстившие его яблоки. Второстепенные персонажи были вырезаны из картона и тщательно разрисованы ловкой рукой Саши. Его талант карикатуриста очень пригодился.

Первое представление собрало не только родителей, но и дворню и сопровождалось развеселым смехом и бурными хлопками. Правда, не обошлось без недоразумений: шут-лакомка уже протянул руку за яблоком, но так и не сорвал его — лопнула оживлявшая шута проволока; черти, взлетев на воздух, вдруг упали вниз без признаков жизни. Но находчивость никогда не оставляла Сашу. Явившись на сцену и и ловко объяснив зрителям наглое поведение шута и чертей, он так удачно связал его с дальнейшим действием пьесы, что публика не испытала ни малейшего разочарования.

— Ежели злые духи не хотят летать в воздухе, пусть бродят по земле. Отныне их место — там…

В середине марта 1810 года Сашу Бестужева вызвал к себе маркшейдер Гец и сказал:

— Собирайся домой. За тобой карета приехала.

Саша не понял.

— Как-с?

Гец улыбнулся его удивлению, кажется, впервые в жизни.

— Собирайся. Поедешь домой. Твой отец болен…

Александр Федосеевич Бестужев умер 20 марта 1810 года. Покойника обмыли, одели в артиллерийский мундир старого покроя и положили на стол. Пришли священники и громко откашливались, готовясь петь. Брат Николай стоял у двери, низко опустив темную голову. Мишель, Петруша, сестры, Прасковья Михайловна рыдали. Саша смотрел на суету, закипавшую вокруг умершего. Суета эта имела характер каких-то хлопотливо-мятежных забот. Было похоже на то, что люди, которые остались жить, нарочно усложняли свою деятельность, чтобы подчеркнуть разницу между собой и мертвым. Эта мысль потрясла Сашу. Он кинулся вперед, чтобы сказать о том, как это ужасно, запретить наконец, и… не смог.

Его подняли с пола, бесчувственного вынесли в гостиную и опустили на диван.

Летом 1811 года, в одно из своих кратких появлений в семье, на Васильевском острове, Николай Бестужев сказал брату Александру:

— Хочешь, Саша, поплавать с нами на фрегате «Малый»? Ежели хочешь, могу взять.

Еще бы не хотеть! Фрегат «Малый» принадлежал Морскому корпусу и служил для практических летних занятий кадетов в море. Брат Николай шел в этот учебный поход в качестве корпусного офицера (он был произведен в мичманы в январе 1809 года), Мишель и Петруша — по долгу своей кадетской «службы», а Саша — просто в погоне за неизведанными впечатлениями и потому был всех счастливее.

Во время летних корпусных походов гардемарины подробно осматривали Кронштадтскую гавань, посещали Стрельну, Лисий Нос, Ораниенбаум и Петергоф. Трехмачтовый «Малый» каждое лето носил по этим местам сотню быстрых мальчиков в черных двубортных курточках с галунами на рукавах и воротниках. Вооружение тогдашних трехмачтовых судов состояло из стоячего и бегучего такелажей, то есть из бесчисленного множества снастей и веревок, толстых смоляных вангов и штагов, тонких талей и путеньантов, фалов и брасов, закреплявших мачты, реи и паруса.

На «Малом» все в порядке, и каждая снасть готова выполнять свое назначение. Фрегат вытянулся на рейд. Николай Бестужев — на вахте. Команда:

— Пошли все наверх!

Толстый боцман пронзительно свистит, и все на корабле приходит в движение. Под напором полсотни кадетских тел с визгом и лязгом двинулись вокруг шпиля тяжелые дубовые вымбовки (брусья), и якорный канат, натягиваясь постепенно, стал, наконец, тугой вертикалью. Якорь вышел из грунта. Фрегат идет вперед; как крылья гигантской птицы, развертываются паруса, вертится могучее колесо штурвала, паруса надуваются ветром, фрегат рвется в морской простор, рассекая водорезом зеленую бездну. Море кипит и бежит за кораблем длинным белым шлейфом.

Все на палубе. Капитан ходит по шканцам с трубою под мышкой. Николай Бестужев с рупором стоит на пушке, опираясь на борт. Кадеты столпились на юте. Петербург уходит вдаль; крепость и дома сливаются в тонкую черту. На западе огненный шар солнца плывет на далеких волнах. Правый берег залива, суровый и дикий, долго извивается черной змеей и, наконец, исчезает. Левый берег мелькает белыми фасадами дач, церквами, дворцами, затем вдруг переходит в холмистую цепь возвышенностей, увенчанных лесом, и тоже, наконец, падает в море. Впереди — беспредельность. Волны бегут от корабля прочь, пенясь и дробясь в свинцовых брызгах.

Саша смотрел на эту картину очарованными глазами. Он никогда не видел ничего волшебнее.

Через несколько часов подошли к Кронштадту. Вдоль стен гавани — пушки и множество корабельных мачт. Гавань похожа на лес, обожженный молнией. Вышли из Кронштадта.

Утро. В прозрачной голубизне неба светом и тенью играют летучие облака. Вдруг темная полоска тучи на горизонте желтеет, и все меняется. Море кипит и пенится. Гардемарины на реях крепят марселя. Саша робеет, но не хочет отстать, оглядываясь, ползет по веревочной лестнице. Над ним смеются лихие «старики».