Иосиф Пилюшин - У стен Ленинграда

Загорелось подожженное немцами сено.

Над поляной резко заревели моторы. Совершенно неожиданно я увидел громадную черную махину, двигающуюся по аэродрому прямо на меня. Казалось, это чудовище сейчас наедет и раздавит…

Я не заметил, как ко мне подполз снайпер Сидоров, он положил мне руку на плечо:

— Ты чего испугался? Это немецкий двухмоторный транспортный самолет.

— А ты откуда знаешь?

— По звуку моторов. Не бойся, он в лес не побежит.

Моторы внезапно заглохли, самолет остановился в двухстах метрах от нас. При свете горящей скирды я увидел, как возле самолета начали сновать десантники.

— Разгружаются, гады, — прошептал Сидоров. — Смотри, даже пушки привезли…

Как только немцы выгрузились, пилот включил моторы, солдаты подхватили самолет за хвост и крылья, разворачивая его в сторону взлетного поля.

Вдруг что-то тяжелое, ломая сучья, упало позади нас. Мы замерли. А спустя несколько минут к нам подполз командир отделения Захаров. Он передал приказ командира роты:

— Если немцы бросятся за грузом, драться без шума, ножами.

— А если их будет много? — спросил Сидоров.

— Другого приказа нет. — И бросился дальше. Спустя несколько минут Захаров опять приполз к нам, на этот раз с солдатом Булкиным. Крепко выругавшись, командир отделения указал ему место рядом с нами.

— Ты что, бежать собрался, стерва, воевать не хочешь? — Захаров сжал кулаки.

Отделенный порывистым шепотом рассказал нам, что он наткнулся на Булкина, когда тот уползал в глубь леса.

— Да что вы, товарищ командир, — оправдывался Булкин. — Я не убегал, а искал воды, хочется пить…

— А для какого черта у тебя болтается на поясе полная фляга воды?

Булкин шумно сопел носом, щеки его вздрагивали, глаза бегали по сторонам.

— Если еще раз замечу, суд будет короткий! — погрозил Захаров автоматом.

В воздухе по-прежнему шумели моторы. Сейчас уже слева и справа в небе вспыхивали разрывы снарядов. Неожиданно мы увидели огромную огненную стрелу, падающую на землю. Я плотно прижался к сосне. На этот раз и Сидоров прикрыл голову руками. Только Романов лежал не изменив положения. Самолет врезался в обрыв реки. Сильный взрыв потряс землю. Лесная поляна озарилась багровым светом. В этот миг я заметил немцев: они торопливо устанавливали пулеметы, дула которых смотрели в нашу сторону.

И тут взвилась в небо зеленая ракета. Описав большую дугу, она упала на середину аэродрома. Сразу открыли огонь все наши станковые и ручные пулеметы. Десантники падали на землю, расползались в стороны, а некоторые из них бежали к крутому обрыву реки, чтобы там укрыться от огня; послышались взрывы мин.

Молодой боец, который так волновался до начала боя, стоя на коленях и подавая своему «старшому» пулеметную ленту, во весь голос выкрикивал:

— Что, гады, жарко стало?

— Вот это другое дело! — спокойно говорил дядя Вася, утирая ладонью пот с густых бровей. — Жить, Гриша, на фронте как попало нельзя.

Бой продолжался около двух часов. Немцы яростно сопротивлялись. Все вокруг пропиталось едким запахом порохового дыма. Но только с наступлением рассвета десант был уничтожен.

Старший лейтенант Круглов поручил Романову и мне доставить в штаб полка пойманного вечером радиста, который во время боя находился под охраной на командном пункте роты.

— Может быть, после этой прогулки он будет поразговорчивее.

Мы повели немца через поляну, усеянную трупами. Он шел медленно, мрачно озираясь вокруг, обходя трупы своих земляков. На лице его был испуг.

При первых лучах солнца мы похоронили на склоне оврага восемь наших товарищей, павших в ночном бою.

Я не мог без слез смотреть на лица погибших друзей, с которыми всего лишь несколько часов назад шел рядом, разговаривал, смеялся.

Среди убитых был командир нашего взвода Иван Сухов. Его заменил Петр Романов. Как только сгустились сумерки, он приказал мне и снайперу Володе Сидорову идти в секрет.

— Если обнаружите что-нибудь важное, — сказал Романов, — немедленно возвращайтесь.

Выйдя на опушку леса, мы залегли в мелком кустарнике, прислушиваясь и приглядываясь ко всему, что можно было услышать и увидеть в сиянии белой ночи.

Прошел час, другой. Все было спокойно.

Луна скользила по мелкой ряби облаков. Она то пряталась за развесистыми куполами ольхи, то обливала голубоватым светом луга, над которыми дымился туман. На фоне бледного неба где-то далеко-далеко трепетно мерцали зарницы.

Наблюдая за противоположным берегом реки, мы изредка обменивались короткими фразами.

— Ты получил письмо? — спросил Сидоров.

— Нет, а ты?

— Тоже не получил.

Владимир зябко передернул плечами:

— Большая роса… Смотри, летят пушинки, не разберешь, откуда они — с тополя или с земли.

Мой напарник был коренным жителем Ленинграда, до войны работал токарем на заводе «Красный выборжец». Семья его жила на Полюстровском проспекте, откуда он и ждал желанную весточку.

— Я, знаешь, волнуюсь за жену, — заговорил Сидоров. — Не довелось с ней проститься. За день до войны уехала в служебную командировку в Минск. На фронт меня провожала десятилетняя дочка. — Сидоров осмотрелся кругом, прислушался и еще ближе придвинулся ко мне. — Ты можешь представить, горячо зашептал он. — прошло три недели, как простился с доченькой, а и теперь чувствую, как руки ее сжимают мою шею. Вот закрою глаза — и вижу ее заплаканное лицо. Мы пролежали несколько минут молча, думая каждый о своем.

Время шло, небо темнело, ярче разгорались звезды. Владимир прервал молчание:

— Вот она, солдатская хата, — от земли до неба… Сидоров был хороший снайпер, в повадках его было что-то кошачье; он мог часами без движения просиживать на одном месте, не отводя глаз от предмета, который вызывал его подозрение. Он обладал исключительной остротой слуха, но по зрению уступал мне. В кустах что-то зашуршало. Сидоров шепнул:

— Прислушайся, что-то шуршит.

Тут же я увидел зайца. Выскочив на опушку, зайчишка присел, быстро осмотрелся и передними лапками умыл свою усатую мордочку. Потом не спеша поковылял к клеверному полю.

На опушке леса пронзительно захохотала сова. И опять тихо… Вдруг Сидоров схватил меня за руку:

— Никак, кто-то ползет…

Мы насторожились. Прошло несколько минут, и вскоре перед нами показался человек. Неизвестный полз тяжело дыша, то и дело останавливаясь. Когда он переползал бугорок, я увидел его взъерошенные волосы и искаженное гримасой лицо. По одежде нельзя было узнать, кто он — военный или штатский.