Н. Холодковский - Карл Бэр. Его жизнь и научная деятельность

Несмотря на счастливый поворот научной карьеры в Кенигсберге и, казалось бы, вполне благоприятные условия общественной жизни в этом городе, Бэр, однако, в глубине души все еще не переставал думать о возращении на родину. Узнав, например, об освобождении кафедры анатомии в Вильне (в то время в Вильне был университет), он вступил в переписку с профессором Боянусом, которая, однако, осталась без результата; точно так же не оставлял он намерения переселиться в случае возможности в Дерпт. Со стремлением вернуться на родину были связаны и его планы естественноисторического путешествия на север России: он тогда уже мечтал об экспедиции на Новую Землю или к северным берегам Сибири. Все эти планы, однако, встретили такие неодолимые препятствия, что Бэру пришлось от них отказаться, тем более, что условия его деятельности в Кенигсберге складывались для него все благоприятнее. В 1826 году он был назначен ординарным профессором анатомии и директором анатомического института с освобождением от лежавших до сих пор на нем обязанностей прозектора. Получив таким образом обеспеченное положение и располагая большим чем прежде запасом свободного времени, он мог вполне отдаться самостоятельной кабинетной работе и мало-помалу совершенно забыл о своих планах командировок и путешествий.

В эту эпоху (1819–1830) Бэр широко развил свою научную деятельность. Помимо лекций по зоологии и анатомии, читавшихся им в университете, он написал целый ряд специальных работ по анатомии животных, сделал множество докладов в ученых обществах по естественной истории и антропологии, которою он уже в то время начал живо интересоваться, – а особенно увлекся он эмбриологическими исследованиями, которые наиболее прославили его имя. Еще в бытность в Вюрцбурге он интересовался, как мы видели, историей развития цыпленка, которую Деллингер поручил обработать Пандеру; здесь, в Кенигсберге, Бэр сам взялся за это дело, и ему блестяще удалось разъяснить разные эмбриологические вопросы, остававшиеся, несмотря на труды предшественников, всё еще весьма запутанными. От эмбриологии птиц Бэр перешел к истории развития других позвоночных, и тут ему посчастливилось сделать (1826 г.) блестящее открытие: он впервые нашел яйцо млекопитающих. Это открытие было им обнародовано в форме послания (De ovi mammalium et hominis genesi epistola) на имя С.-Петербургской академии наук, которая избрала его своим членом-корреспондентом. Более цельное и подробное сообщение о своих эмбриологических исследованиях он представил своему бывшему учителю Бурдаху для напечатания в виде эмбриологического отдела в издаваемом Бурдахом руководстве по физиологии. Но когда этот том вышел в свет, оказалось, что доставленный Бэром материал был без его ведома перетасован и отчасти даже изменен Бурдахом. Бэр остался этим недоволен, и у него вышло с Бурдахом даже некоторое столкновение. В результате Бэр решил издать свои исследования отдельно, и в 1828 году уже появился в печати первый том его знаменитой «Истории развития животных», посвященный им другу юности – Пандеру.

В это время Бэр пользовался уже повсеместно, и в Пруссии, и за границей, блестящей репутацией, и отношения его к коллегам, как и к правительству, были наилучшие. Товарищи уважали его как знаменитого ученого и любили как энергичного и приятного члена общества; министерство народного просвещения, во главе которого стоял Альтенштейн, вполне ценило его заслуги. Все более и более делался он настоящим прусским гражданином, все более привязывался к Кенигсбергу, где так счастливо пошла его научная карьера и где он основал свою семейную жизнь. Мечты о возвращении на родину были совсем уже оставлены, как вдруг им суждено было совершенно неожиданно оживиться. В 1827 году академик Триниус из Петербурга прислал Бэру письмо, в котором уведомлял его, что Пандер, сделавшийся несколько лет тому назад членом Петербургской академии наук, покидает академию и что место его предлагается Бэру. Письмо это сильно взволновало Бэра, и стремление возвратиться в Россию пробудилось в нем с новою силою, хотя он и отказался принять это приглашение, пока не будут изменены штаты академии, так как иначе ему пришлось бы жить в дорогом Петербурге на сумму, меньшую той, которую он получал в Кенигсберге. Как раз в то же время пришла к нему весть из Дерптского университета, где ему предлагали теперь кафедру физиологии и патологии. От этого предложения Бэр решительно отказался, так как он давно уже оставил медицину, посвятив себя исключительно анатомии и зоологии. В Дерпте, тем не менее, очень хотели завлечь его к себе и завязали с ним переговоры о кафедре анатомии, освободившейся за выходом Цихориуса в отставку; однако эти переговоры, вследствие нерешительности Бэра, не привели ни к чему. Тем временем пришло известие из Петербурга, что содержание академиков увеличено и что Бэр избран действительным членом академии. После некоторого колебания Бэр решился принять это избрание. Осенью 1828 года он посетил Берлин, где состоялся блестящий съезд немецких естествоиспытателей; здесь он демонстрировал некоторым ученым – Иоганнесу Мюллеру, Пуркинье и другим – открытое им яйцо млекопитающих. Возвратившись в Кенигсберг, он начал готовиться к отъезду в Петербург, но болезнь жены заставила его отсрочить это путешествие, и только осенью следующего (1829) года отправился он в Россию, и то один, оставив семью в Кенигсберге и не получив еще увольнения из прусской службы, а лишь продолжительный отпуск.

Приехав в декабре в Петербург, он был радушно встречен товарищами по академии, но все остальное мало отвечало его ожиданиям. Зоологический музей был в самом жалком состоянии и все еще представлял из себя петровскую кунсткамеру, то есть собрание разных редкостей и диковинок, имевшее весьма мало научного значения; зоологической лаборатории не было вовсе и ее предстояло еще основать, на что надо было испрашивать необходимые средства. Наконец, Бэр встретил значительные затруднения в добывании материала для эмбриологических исследований, которые он намеревался продолжать в Петербурге; будучи совершенно незнаком с нашей столицей и не зная русского языка (которому так и не выучился в Дерпте), он никак не мог устроить, чтобы ему доставляли материал с городских боен, оплодотворенную рыбью икру и так далее. В Кенигсберге все это было у него вполне организовано, а музей, лаборатория и библиотека были обставлены вполне. Немудрено поэтому, что его тянуло назад в Кенигсберг, где его кафедра оставалась все еще незамещенною, где он оставил свою семью, вовсе не желавшую покидать родной город и смотревшую на переезд в Петербург, «как на экспедицию к северному полюсу». Случай вернуться в Кенигсберг вскоре представился. Пробыв в Петербурге совсем недолго, Бэр подал просьбу об отпуске за границу, чтобы привезти свою семью; проходя длинный ряд чиновнических инстанций, дело это весьма затянулось, и Бэр имел достаточно времени для ознакомления с академией и ее делами. Он очень заинтересовался, между прочим, судьбою знаменитого сочинения Палласа «Zoographia Rosso-Asiatica», текст которой отпечатан был еще в 1811 году, но сочинение все еще не вышло в свет, за исключением немногих экземпляров, находившихся у некоторых ученых: дело было в том, что таблицы к «Зоографии», порученные лейпцигскому граверу Гейсслеру, все еще не были доставлены. Чтобы распутать это дело, Бэру поручено было съездить в Лейпциг, повидаться с Гейсслером и добыть таблицы. В мае 1830 года Бэр поехал за границу через Кенигсберг в Лейпциг и исполнил поручение академии, насколько было возможно, с успехом. Оказалось, что Гейсслер, сильно нуждаясь в деньгах, заложил гравированные медные доски (с которых он послал лишь несколько оттисков в академию) и не мог их выкупить, а затем прекратил работу. Бэр выкупил таблицы и привел все дело в возможный порядок; остальные таблицы были заказаны другому граверу. Но из-за границы Бэр не вернулся в Петербург, а остался в Кенигсберге, заняв там свое прежнее место и уведомив академию, что он слагает с себя звание ее члена. На его место в академии был избран Иоганн Фридрих (Федор Федорович) Брандт, которому петербургский зоологический музей и обязан своим полным переустройством и постановкою на достойное положение.