М. Рузе - Роберт Оппенгеймер и атомная бомба

Немецкий физик Иордан так вспоминает эти годы: «Мы задыхались от напряжения. Лед был сломан… Становилось все более очевидным, что мы натолкнулись на более глубокий пласт тайн природы, чем предполагали, и что потребуются совершенно новые объяснения для того, чтобы разрешить те глубокие противоречия, обманчивость которых обнаружилась значительно позднее».

В этой обстановке интеллектуальной лихорадки Роберт Оппенгеймер чувствовал себя как рыба в воде. Его личные качества максимально использовались. Несмотря на довольно слабое здоровье (он в течение нескольких лет боролся с туберкулезом), Оппенгеймер не жалел себя; он принимал участие во всех дискуссиях, а когда брал слово, то его нелегко было заставить замолчать. Он любил нравиться, пленять, блистать, возбуждать симпатию и привлекать к себе общество. Еще в то время проявилась одна из черт, ставшая и его силой, и его слабостью: некоторая способность и в то же время потребность вызывать восхищение, которого, как нетрудно догадаться, не могли избежать и окружавшие его женщины. Это возбуждало недовольство некоторых менее талантливых студентов, и они решились даже составить петицию, которую направили одному из профессоров, с просьбой призвать американца к более скромному поведению.

Однако профессора, и в первую очередь Макс Борн, оказались выше всего этого; они сумели распознать в Роберте Оппенгеймере, одном из лучших участников их прославленных семинаров, молодого ученого и предсказывали ему блестящую научную карьеру. Когда министерство народного образования Пруссии из-за бюрократической мелочи (отсутствие одного из документов в личном деле) начало чинить препятствия для допуска Оппенгеймера к экзаменам на степень доктора, то сам Макс Борн занялся улаживанием дела, обратив внимание на исключительную ценность работы, представленной молодым американцем, и на необходимость включения ее в сборник диссертаций, выполненных в Геттингене.

11 мая 1927 года Оппенгеймер держал устный экзамен. Получение степени доктора в Геттингене требовало сдачи экзаменов, а не только защиты диссертационной работы. Соискатель получил по всем предметам «отлично» или «очень хорошо», кроме органической химии. Что касается диссертации, то она заслужила отметку «отлично», и Макс Борн охарактеризовал ее как работу высокой научной ценности, значительно превышающей по своему уровню обычные диссертационные работы.

В следующем году Роберт Оппенгеймер побывал в Цюрихском и Лейденском университетах. В Лейдене он привел в изумление профессоров и студентов, прочитав лекцию на голландском языке всего через шесть недель после прибытия.

В 1928 году Оппенгеймер вернулся в Америку. Он многому научился и многое узнал, но был полон решимости достигнуть в будущем еще большего.

В истории современной физики Оппенгеймер сыграл несравненно менее значительную роль, чем Эйнштейн, Шредингер или семья Кюри. Он не совершил ни одного действительно решающего научного открытия и не создал ни одной самобытной теории. Но, пожалуй, ни один ученый не сумел в такой степени, как Оппенгеймер, который пережил квантовую революцию в годы своей юности, так полно осознать все возможности и значение квантовой теории. Он провел многочисленные теоретические и экспериментальные исследования по выяснению новых свойств вещества и излучения и опубликовал множество докладов и сообщений по этим вопросам. Он внес значительный вклад в растущее здание новейшей физики, которое строилось в первой половине XX века. Будучи выдающимся педагогом, Оппенгеймер стал популяризатором новой физики в кругах американской научной общественности и воспитал целое поколение исследователей. Но наибольшей его заслугой являются, пожалуй, философские работы. Драматические противоречия, с которыми физика столкнулась в начале века, и способ их устранения (ценой героического отказа от наиболее привычных категорий мышления) не могли не вызвать известное смятение не только среди рядовых армии науки, но также и среди командиров, которые должны были вести свои отряды по неизвестным путям.

Смятение охватило самые великие умы. А когда человеческий ум, будь то даже ум ученого, охвачен смятением, он охотно тянется к древнейшим формам преднаучного мышления, которыми убаюкивалось в наших предках беспокойное стремление распознать загадки Вселенной. Не писал ли Луи де Бройль, уже после того как им были заложены основы волновой механики, выразившей в форме уравнений единство природы вещества и излучения: «Мы можем представить себе, что у начала времени, на следующий день после некоего божественного Fiat lux [3], свет, бывший до этого единственным в мире, стал порождать в процессе постепенной конденсации ту самую материю, которую мы сегодня можем созерцать благодаря этому же свету. И, может быть, настанет день, когда время истечет, Вселенная вновь обретет первоначальную чистоту и вновь растворится в свете».

В новой физике обнаружилось различие между сущностью предсказания событий в пределах атома и в макроскопическом мире, где соблюдаются принципы классической физики. Оказалось, что поведение элементарной частицы не может быть выражено через категории определенности и описывается лишь с помощью вероятностей.

Горячие головы пытались увидеть в этом открытии победу свободы воли над законами причинности и даже пытались найти для этого математическое выражение, используя формулы немецкого ученого Гейзенберга. Все это было чревато опасностью появления у невежд извращенного представления о научных методах. Оппенгеймер решительно разбивал все иллюзии, порожденные низкопробными метафизическими спекуляциями, и разъяснял истинное значение квантовой революции в истории познания, особо отмечая, что все возрастающая специализация в науке не дает возможности непосредственно делиться плодами исследований с непосвященными.

При этом он подчеркивал, что интеллектуальный и моральный опыт ученого может и должен быть доведен до сведения широких кругов для того, чтобы помочь как можно большему числу людей отстаивать их личные судьбы при решении проблем всего человечества. Корреспондент одной французской газеты спросил Оппенгеймера: «Полагаете ли Вы, что современные достижения теоретической физики могут доказать то, что уже издавна провозгласили как догмат различные религии, а именно, что способности Человека познавать и осмысливать Природу имеют непреодолимые пределы?» Оппенгеймер ответил на это следующим образом: «Мне кажется, что идея научного прогресса отныне неразрывно связана с судьбами человечества. На мой взгляд, такая точка зрения чужда какой бы то ни было религии. Развитие науки наглядно показало несоответствие между теоретически безграничными возможностями человеческого познания и ограниченными способностями одного человека; между бесконечностью и индивидуумом. И хотя в будущем возможность познать что-то новое, вероятно, станет привилегией меньшинства все более и более специализирующихся ученых, тем не менее сама эта возможность остается практически безграничной. Вот почему некоторые препятствия, которые еще в XIX столетии, казалось, лишали нас возможности представить себе единую картину мира, недавно оказались устраненными. Последние работы по определению возраста Земли, по выявлению сущности процесса перехода от неорганической материи к живой клетке, открытие свойств некоторых протеинов передавать от поколения к поколению генетическую информацию, а также исследования природы нервных импульсов – все это не что иное, как мосты, перебрасываемые через непознанное».